И на земле и над землей

Паль Роберт Васильевич

И опять Зарян почувствовал себя маленьким и слабым, словно придавленным сверху невидимой тяжкой дланью. Да, велика и ох как тяжела сила Власти. Но вот только ли во власти сила? Только ли в силе Правда?

Еще у входа всех предупредили, что приближаться к кумиру не дозволяется, но Зарян, объятый непонятным мороком, забыл обо всем и бодро шагнул в сумрак храма. Попутно задел что-то прохладное, шелестящее под ладонью и тут же был остановлен множеством сильных рук. Его выволокли на прихрамовую площадку, и в гуще заклокотавших над ним голосов он различал лишь эти — «нечестивец» и «кровь». Потом, когда его отвели в полутемное и тесное узелище, он вспомнил и другие гневные речи. И

понял: его, похоже, решили принести в жертву суровому богу. И тогда он призвал на помощь своих богов. Особенно жарко молился Сварогу и Перуну. Так жарко, что стоявший за дверью страж не выдержал, спросил:

— Кто ты есть, несчастный человек?

— Русич я.

— Так и мы все русы. Откуда?

— Издалека. Если идти на восход солнца, будут реки Днестр, Днепр, Дон…

— А грады у вас есть?

— Есть. Только не так много, как у вас. Киев, Чернигов, Сурож…

— Про град Кия слышал. Но там у вас свои боги.

— У всех славян одни боги, только по-разному зовомые. Вот Перун Сварожич…

— Ну, Перун, Сварог… — обрадовался страж. — Выходит, не христианин, что весьма хорошо. Скажу нашим, а ты молись знай, молись…

Когда на следующий день его вывели на площадь, там уже собралось множество всякого народа. Поговоривший с ним жрец вскоре убедился, что имеет дело с подлинным славянином-русом, а не с христианином даном или франком. Услышав о проделанном им пути к далеким братьям вендам, вроде бы даже сочувственно покачал головой. Но голос его оставался по-прежнему непреклонным:

— Ты совершил недозволенное. Входить к великому Святовиту могу только я. И то лишь на краткое время, с дарами. И еще: ты непотребно коснулся нашего священного знамени.

— Так не со зла ведь. Не знал я, — совсем сник Зарян. — И что теперь будет?

— Тебя ждет искупительная жертва, суренжанин.

— Но я ведь не жертвенный тур или телец. Человек я!

— У нас это дозволено. Судьбу твою решит конь Святовита. Жди.

Вскоре служители храма вывели на площадь прекрасного белого коня. Вещий конь, догадался Зарян. Но при чем тут он? Или пророчеств от него ждут?

Тем временем на земле перед конем крест-накрест разложили шесть длинных копий. Так у нас девки на суженых гадают, вспомнил Зарян. Наложат на дороге палок с начертанными именами юношей, возьмут коня под уздцы и поведут. Сначала одна, потом другая, третья… Какую палку конь копытом заденет, за того и замуж пойдет. А тут как?

И тут взяли вещего коня под уздцы, повели. Конь перешагнул через все копья, не задев ни одного. Еще раз провели — и опять то же самое. И в третий раз…

— И что же теперь?

— Радуйся, брат русич. Святовит сохранил тебе жизнь. Оказывается, все дело в том, каким копытом шагнет вещий конь — правым или левым. Правым — жить, левым — пролить жертвенную кровь. На этот раз каждый проход конь начинал с правой ноги…

Вот так ходил Зарян из одного города в другой, из одного княжества в другое, легко приноравливался к разным говорам, а вот к жизни их никак приноровиться не мог. Наоборот, в душе копилась, росла тревога. Кельтов погубила их разобщенность, родную Русколань порушила она же, — что ждет и эту ветвь славянства? Не та же ли беда? И почему горький пример одного брата ничему не учит другого?

Хотя был он тут человеком чужим, сторонним, но и его тревожному сердцу открылось — с какой стороны нависла над ними опасность. Чтобы до конца удостовериться в этом, вернулся к полабам, стоящим на меже между надвигавшимися германцами и благодушными славянами. Подружился с ними и узнал много нового.

В немалой истории этого народа были и светлые, и черные дни. Почти тысячу лет назад, покоряя одно

племя кельтов за другим, римляне вышли к берегам здешнего моря-океана. Железные легионы Юлия Цезаря уже готовились праздновать победу, когда кельтов поддержали венеды. Но главное сражение они с кельтами проиграли, и расправа с побежденными была жестокой. Вот уж где вволю потешился кельтский бог Смертиус со своей супругой Росмертой. А Жиль де Кэр со своим конем еле успевал отвозить погибших в загробный мир.

Но на этом сопротивление завоевателям не прекратилось, восстания следовали одно за другим. И так длилось много лет.

Слава богам, римлян не стало, однако покоя не было и теперь: на смену им пришли германцы, тоже жаждавшие жизненного пространства. Создавая свою империю, Карл Великий и его наследники покорили своей короне также саксов и тем самым открыли себе дорогу в славянские земли. Первыми, на кого обрушились мечи их рыцарей, оказались полабы.

Силы были несопоставимы, тем более что другие княжества их не поддержали, даже ближайшие родственные соседи. Полабские крепости были взяты, в них разместились чужие гарнизоны, а вольнолюбивые полабы стали вассалами Карла.

Но и великий Карл был не вечен. После его смерти полабы дружно изгнали его войско, однако вновь обрести полную независимость уже не смогли.

Полабы вообще были стойким народом. Когда славянский князь Само на отнятых у аваров землях создал свое государство, они уже тогда вместе с ним отбивали наскоки франков. После распада этого государства и возникновения на месте разгромленного Аварского каганата Великоморавского славянского княжества полабы не забыли старых друзей и сами пользовались их поддержкой. Но вот под ударами угров-мадьяр пала и эта Держава, и западные славяне оказались с германцами одни лицом к лицу.

Давление с запада усиливалось год от года. На землях полабов, вагров, ободритов появлялось все больше иноземных крепостей, гарнизонов, монастырей. Ходил Зарян по этим землям, и тревога его росла. И не только за здешних братьев-славян, но и за любимую Русь, над которой нависают такие же невзгоды и беды.

[Забегая вперед, скажем, что тревоги и предчувствия эти были небезосновательны. Очень скоро наступление германцев на западных славян пошло полным ходом. Минуло всего два-три столетия — и от их княжеств ничего не осталось. Население уничтожалось, ассимилировалось и забывало свой язык, своих богов, обычаи и культуру. И сейчас разве что названия их прекрасных рек, озер, городов напомнят пытливому уму о трагическом прошлом этого благодатного края. Да и они звучат уже на новый лад: так, Бранибор стал Бранденбургом, Стари-град— Ольденбургом, Ратибор — Ратценбургом, Вологощ — Вольгастом, Зверин— Шверином, Щетин— Щецином, Аюбиц— Любеком, Коданьск— Гданьском… — и так, как говорится, до конца списка. В каждом втором «немце» и сегодня течет венедо-славянская кровь, но он об этом даже не подозревает.]

…Зарян уже обдумывал свой обратный путь на Русь, как однажды на рассвете на городок, в котором он задержался на ночь, напали какие-то вооруженные люди. Городок не успел и глаз со сна протереть, как был ограблен, избит, брошен, как обглоданная собакой кость.

Корабли, что дожидались этих вояк на реке, и до того не пустые, вмиг были завалены всяким добром. Туда же запихали и несколько десятков горожан, после чего разбойничьи драккары подняли паруса и, подгоняемые ветром с континента, помчались к морю.