И нагрянула черная рать... Монгольское завоевание Южного Урала. 1205–1245

Злыгостев Валерий Анатольевич

В свою очередь, отрывок из кубаира «Муйтэн» вторит вышеприведенному фрагменту шежере:

Аргамака оседлав, На семи верблюдах дары взяв, Он из дома уезжал, К Чингис-хану путь держал. Там вручил ему дары, Мир дал людям до поры… Рядом хан его с собой Саживал перед толпой. В высший титул возведен, Биями был восхвален. Нм советы он давал, Их давать пришлось ему Даже хану самому. [7, с. 171]

В реальности все было не так: с огромной долей вероятности можно утверждать, что Муйтэн-бий никогда не встречался с Чингис-ханом. Несмотря на то что еще во времена «сартаульской» кампании 1219–1223 годов Джучи и Чагатай совершали глубокие рейды в Дешт-и-Кипчак, в ходе которых не исключены были столкновения монголов с башкирами, говорить, что в результате этих рейдов усергены были хоть как-то подчинены воле великого каана, не приходится. Необходимо учитывать, что булгарские и башкирские сторожевые заставы и укрепленные пункты, расположенные

на Яике, Сакмаре, Соке и представлявшие собой самый передний, пограничный рубеж их обороны, были сметены лишь в 1229–1232 годах. Вопрос: зачем Муйтэн-бию в начале 1220-х годов надо было ехать на поклон к Чингис-хану, коли в те времена монголы не без помощи башкир были отброшены от Волжской Булгарии, кипчаки искали покровительства и защиты у иштяков (читай, башкир), а земли собственно усерген находились под прикрытием сторожевых застав? Единственным местом, где гипотетически могла бы случиться встреча Чингис-хана с Муйтэном, следует считать местность Кулан-баши, где летом 1224 года состоялся курултай, но доказательств тому, даже косвенных, не существует.

Однако, если подходить к рассмотрению проблемы с точки зрения башкиро-монгольских переговоров лета 1236 года, становится очевидным, что Муйтэн-бий как реальный политик, стремившийся приспособиться к ситуации, сложившейся в регионе, все-таки побывал либо в «Золотой Орде» — ставке Вату, либо в ставках иных Чингисидов или главнейших военачальников. В данном случае появление его в стане монголов с подарками, навьюченными на верблюдов, кажется вполне логичным и разумным — Муйтэн, исполняя «каждое желание хана», спасал и себя, и всех усерген от продолжения нашествия, и, как видно, миссия его окончилась успехом. Ну а в том, что монгольская знать встретила его «как своего», ничего удивительного нет: известно, что особо покладистых русских князей ханы Улуса Джучи щедро одаривали, усаживая подле себя на почетные места. В числе подобных владетелей оказался и Муйтэн, ему как верноподданному вассалу были пожалованы его же владения, тем более что их южная часть — земли усерген в междуречье Яика и Сакмары и далее к Салмышу — уже были захвачены монголами, оставалось лишь надеяться, что вскоре новые хозяева уйдут на запад.

Возвращался Муйтэн в родные кочевья, имея на руках ярлык, выданный Бату от имени Угэдэя. «Муйтэн-бий привез от великого хана дарственную бумагу — битич, скрепленную печатью. На той бумаге было написано: "Сыну Тукхабы Муйтэну даруется звание бия. После его смерти звание должно перейти к одному из его сыновей. Оно будет передаваться по наследству Муйтэна, но не должно переходить к другим. В каждом поколении должен быть избранный бий рода Муйтэна. Роду этому будут принадлежать различные земельные угодья, леса, которые были испрошены Муйтэном…" [6, с. 171–172].

Итак, перед нами предстает, несмотря на «эпическое происхождение» [88] , официальный по форме изложения документ, в существовании которого вряд ли следует сомневаться. Отметим, что священность подобных письменных актов была столь велика, что спустя столетия (300–400 лет) потомки обладателей тарханных грамот в самые торжественные или даже судьбоносные моменты их жизни извлекали из семейных «архивов» бережно хранимую реликвию, разворачивали свиток и с благоговением всматривались в писанные золотом имена некогда великих степных владык. Не были в данном случае исключением и потомки Муйтэна. Тем не менее для подобного документа несколько столетий существования — огромный срок (сколько войн, восстаний и бедствий пережили башкиры в последующие века!), а потому в оригинале он до нас не дошел [89] . Однако порою важней любой бумаги бывает память народная, из уст в уста перенесшая смысл той древней грамоты, ставшей судьбоносной и для Муйтэна, и для всех башкир. Важно и то, что бий усерген, признавая власть монголов, умудрился не только выторговать себе и своим потомкам определенные преференции в отношениях со складывающимся административным центром (аппаратом) Улуса Джучи (что, собственно, и отражено в предании), но главное (а это при заключении подобных сделок предусматривалось) — земли к северу от Сакмары не были подвергнуты вражескому нашествию, недаром Сказитель в адрес Муйтэна буквально выкрикивает дифирамб: «Если бы его не было, — родина была бы разорена!» Действия же отдельных башкирских вождей, направленные против завоевателей и случившиеся в ближайшие годы, монгольская правящая верхушка принимала не иначе как восстание подданных.

88

Башкирское историческое предание «Муйтэн» [7, с. 170–172].

89

Существует масса документов ордынского времени, которые не дошли до нас, но которые, вне сомнения, существовали. Например, ярлык Тохтамыша Ягайле от 1380–1381 годов или ярлык того же хана Витовту 1399 года.

И еще. Странным образом из поля зрения ученого сообщества выпал один весьма важный аспект, касающийся получения Муйтэн-бием тарханной грамоты. Надо полагать, что это был один из первых подобных документов, родившихся в недрах ордынской канцелярии и дошедших до нас, пусть и в форме предания. Естественно, Чингисиды и раньше отмечали своих верных вассалов подобными милостями, но вот первый из зафиксированных ярлыков Улуса Джучи, а значит, и ярлыков золотоордынских был выдан не кому-нибудь, а башкирскому вождю Муйтэну.

С момента получения ярлыка Муйтэн, наделенный почетным званием «бий», впрочем, как и другие представители башкирской знати, изъявившие покорность завоевателям, превратился в улусбега. Как держатель улуса («Усерганцев подчинил он восемьсот дворов… Многоводная Сакмара вот владенье его…» [7, с. 196]) Муйтэн-бий отныне должен был расплачиваться с сюзереном не только ясаком, но и участием [90] со своими воинами в по ходах повелителя [20, с. 144]. Следует отметить, что монголами давным давно была опробована весьма эффективная система привлечения в ряды их войска отрядов из покоренных народов. Такая же схема рекрутирования воинов после заключения мира коснулась и башкир. Плано Карпини по этому поводу оставил красноречивое свидетельство. «Надо знать, — пишет Карпини, — что они (монголы. — В.3.) не заключают мира ни с какими людьми, если те им не подчинятся, потому что, как сказано выше, они имеют приказ от Чингис-хана, чтобы, если можно, подчинить себе все народы. И вот чего татары требуют от них: чтобы они шли с ними в войске против всякого человека, когда им угодно, и чтобы они давали им десятую часть от всего, как от людей, так и от имущества. Именно они отсчитывают десять отроков и берут одного и точно так же

поступают и с девушками; они отвозят их в свою страну и держат в качестве рабов. Остальных они считают и распределяют согласно своему обычаю» [24, с. 283]. Как бы там ни было, но, скорее всего, уже летом — осенью 1236 года новоявленный вассал Угэдэя (Джучидов) — Муйтэн-бий во главе отряда, насчитывавшего несколько сот всадников, присоединился к монгольскому войску и участвовал в Великом западном походе. В одном из вариантов кубаира о Муйтэне сказано: «Все башкиры подчинялись ему… Бурзянский и кыпсакский бии протянули ему руки…» [7, с. 196]. Конечно, по поводу подчинения Муйтэну в 1236 году башкирских родов, относящихся к кипчакской группе племен и, как известно, большей частью появившихся на Южном Урале уже после монгольского нашествия, можно спорить. Однако исключать того, что кипчаки, оказавшиеся на землях усерген за несколько лет до описываемых событий, вынужденные туда бежать от непрекращающихся рейдов Джучи начала 1220-х годов и просившие убежища у их вождей, могли быть на этот раз мобилизованы Муйтеном в состав его кошуна, нельзя, точно так же, как сами башкирские отряды были мобилизованы в монгольские войска.

90

Сказитель в предании «Усергены», несколько смягчая ситуацию, тем не менее вынужден признать факт привлечения башкир в ряды войска захватчиков. «Монголы не очень-то докучали усергенам своими набегами. Видя, что они храбрые воины, старались их самих мобилизовать в свою армию. Одаряя их верховодцев и биев разными степенями и званиями, богатствами и дорогими подарками, а также правом быть хозяевами земель, принуждали сколачивать войско из усергенов» [16, с. 120].

Тот факт, что башкирская знать выразила покорность монголам и была вынуждена участвовать в агрессии против запада, подтверждает «Юань ши». Согласно китайским хронистам, «Субэдэй набрал войско из хабичи… и прочих» [18, с. 231] «…и пятьдесят с лишним человек [их] це-лянь, которые усердно работали на него» [49, с. 503]. Следует пояснить, что термин «хабичи» обозначает людей, «подвластных» и находящихся «под феодальным протекторатом» [49, с. 539], а «це-лянь» — племенных вождей, беков, биев или князей покоренных народов. «Хабичи» и «це-лянь», по мнению Р. П. Храпачевского, являлись в первую очередь булгарскими, буртасскими, саксинскими, башкирскими, мордовскими и чувашскими князьями с их ополчениями [49, с. 381]. Не был исключением и Муйтэн-бий, в 1236–1240 годах участвовавший в войне против кипчаков и совершивший тогда, с точки зрения «привязанных» к Волго-Уральскому региону башкир, сверхдальний поход.

Муйтэн видел землю, куда не ступала человеческая нога, Он видел горы, куда не долетала птица. С Сакмары и Саелмыша дошел до Дона [91] . [7, с. 199]

Усергены Доном, однако, не ограничились, а «вместе с тем (монгольским. — В.3.) войском направились на север и овладели рязанским княжеством» [6, с. 120] [92] .

Подобные сообщения наводят на мысль о том, что отряды башкир в составе монгольских соединений уже в 1240–1242 годах могли оказаться на территории центральноевропейских государств Польши и Венгрии и участвовать в сражениях при Лигнице и Шайо. Это ли не парадокс! Ведь всего несколько лет назад Юлиан, терпя ужасные лишения и теряя по пути на восток спутников, совершил, казалось бы, невозможное — достиг «другой», «старейшей» «Великой Венгрии» (Башкирии), и это было без преувеличения одно из самых замечательных путешествий XIII века. Но вот прошло пять лет, и «венгры-язычники» (башкиры), на поиски которых было затрачено столько усилий, сами, уже в рядах армии завоевателей, оказались на благодатных равнинах Пушты, на землях народа, с которым история разделила их несколько столетий назад, определив каждому свой путь и свою судьбу. И еще. Надо полагать, что башкирские воины, неважно, в каком качестве — вспомогательного войска или небольших подразделений, включавших в себя достойно экипированных багатуров, опередив столетия, стали предвестниками тех самых «северных амуров», которые поражали Европу в XVIII веке, во времена Семилетней войны, и в веке XIX, в эпоху наполеоновских войн, когда их курени располагались на Монмартре.

91

Если башкиры «дошли до Дона», значит, воевали и с кипчаками, так как находиться в западном Дешт-и-Кипчаке в составе монгольского войска и не воевать с кипчаками (половцами) было невозможно.

92

Полностью отрывок о походе усерген в составе монгольского войска выглядит так: «Вместе с тем войском направились они на север, овладели рязанским княжеством. Видя красоту приокской природы, множество скота на ее зеленых долинах, густоту лесов, решили усергены обосноваться в тех местах. Когда в древние времена усергены отправлялись в дальний поход, то грузили на телеги все добро, забирали жен и детей, всю скотину, загружали своих верблюдов и возили их всюду с собой. В эти края они тоже прибыли со всем своим добром, близкими и родными. Поставив дома и юрты на берегах Оки, зажили они мирной жизнью. Родовое древо усергенов — рябина. Потому люди других родов объясняли храбрость и воинственность усергенов тем, что кровь у них рябиновая, по-башкирски — мышар. Потому позднее тех перебравшихся на приокские раздолья усергенов стали называть «мышарами». Постепенно «мышары» превратились в «мишаров». Часть теперешних Касимовских мишаров — усергеновцы» [6, с. 120–121].

Что касается 1236 года и участия башкир в Великом западном походе, высвечиваются как минимум два фактора, упомянуть о которых необходимо.

Во-первых, военно-административная система Монгольской империи предусматривала использование института заложничества в качестве гаранта стабильных отношений между сюзереном и вассалом. Подобные отношения, безусловно, приносили свои плоды, и порою находившиеся в ставке каана «заложники», чей социальный статус в корне отличался от того, что мы наблюдаем сейчас, и предусматривал в том числе службу государю с оружием в руках, достигали на иерархической лестнице Чингисовой державы высочайших ступеней. Тот же Субэдэй хотя и начинал свою службу в составе гвардии Чингис-хана — кэшиге, тем не менее составителями «Юань ши» отмечен в качестве «сына-заложника» [18, с. 226, 288]. О Муйтэн-бие подобных сведений не сохранилось, но, учитывая специфику политики, исповедуемой монгольскими правителями, можно однозначно утверждать, что само его участие в походе на Запад являлось для завоевателей не только способом привлечения на свою сторону дополнительных войск, но и актом заложничества — условием, обеспечивающим абсолютную лояльность в отношении нового режима его соплеменников, оставшихся в тылу.