И по делам твоим воздастся
Шрифт:
– Ваш друг всех опросил и ничего путевого не узнал. – Мы автоматически направились к своим местам, вошел Петр и зажег газовые светильники. Следом за ним появился Семен Михайлович. Городовой, видимо не рискнул показаться мне на глаза. Когда все собрались в комнате, я уже взяла себя в руки и избавилась от чувства неловкости, овладевшего мной, в те минуты, когда я оставалась наедине с учителем латыни, но все же смотреть на него избегала. Семен Михайлович подождав пока все утихнет и все разместятся, привычным жестом поправил галстук и, вынув из кармана обрывок пожелтевшего от времени листка бумаги, задал очередной вопрос:
– Мы вас уже утомили, но прошу взглянуть на эту записку, может, вы опознаете почерк?
Мы с тетей, мимоходом, усталым взглядом окинули листок, я уверено ответила, даже не читая:
– Нет, не знаю.
Тетя замялась. Взглянув на ее обеспокоенное лицо, присмотрелась к записке,
– Это писала наша тетя, Дарья Любомировна. – Со злостью добавив: – Царствие ей небесное.
Глава 5
Наш дом был похож на тысячи таких же особняков раскиданных по целой империи. Не очень большой, двухэтажный, имелся еще цокольный этаж, там были расположены подсобные помещения: котельная, прачечная, погреб, и небольшая комнатушка в которой проживал истопник, Иван. Центральный вход делил дом на две равные половины. Если вы заходили через парадные двери, то слева увидели бы огромное зеркало, перед ним столик с серебряным подносом для визиток и почты. Летом его украшала ваза с цветами, а зимой – большой старинный бронзовый канделябр. Напротив зеркала размещался пузатый шкаф для верхней одежды гостей и подставка для зонтов, да печь в углу. Около шкафа у входных дверей стояло старое благородное кресло, предназначенное для посетителей, что бы им было удобно снимать калоши, но обычно в этом кресле, пользуясь добротой и безалаберностью хозяек, дремал Петр, и надо было входить осторожно, что бы войдя, не споткнутся о его длинные, вытянутые ноги.
Далее за зеркалом шли огромные, арочные двери, они вели в парадную половину, состоявшую из большой гостиной, танцевальной залы, парадной столовой, и библиотеки, служившей, моему мужу, кабинетом. Войдя в двери напротив входа, оказались бы в музыкальном салоне, главным украшением, которого, служил белый рояль, так как по ушам всей нашей семьи потоптался кто-то никак не меньше слона, то бедный рояль обычно скучал в одиночестве. Когда, пять лет назад, в наш дом прибыл месье Бомон, я, зная о том, сколько ему платил папенька, набравшись храбрости, попросила взяться и за обучение девочек, нанять хорошую гувернантку, нам было не по карману. Месье, окинув взглядом двух ангелочков, скривился и вспомнив, видимо, о все том же окладе, согласился. За свою работу взялся со свойственной ему педантичностью и ответственностью. Письмо, математика, история, французский, рисование, естественные науки и, конечно, музыка. Но через два месяца страшных мучений бедного рояля, учитель вызвал меня в музыкальный салон и, со страдальческим видом, заявил
– Мадам, роял есть noble et d'elicat^1 инструмент, а мадмуазель полагают, что это барабан. Мы будем делать гербарий. – И вышел из комнаты. За ним, сохраняя свой, обычный ангельский вид, подались две проказницы.
Я пожаловалась на своевольного учителя тетушке, на что она, поправляя пухлыми ручками, букет рассеяно ответила:
– Гербарий это хорошо, гербарий – это просто прекрасно.
1 благородный и деликатный (фр.)
Так и пустовал прелестный музыкальный салон, а после смерти мужа, уйдя в глубокий траур, то и вся парадная половина скучала, оживляясь, время от времени, щебетом горничных. Только библиотека удостаивалась редкими посещениями хозяев, что бы взять книгу или старый журнал, но находится там долго, не хотелось, ибо в большой и претенциозной комнате, было холодно и неуютно.
Если же продолжить обход дома, то справа от музыкального салона находилась главная лестница, она вела на второй этаж, там размещались спальни хозяев, детские, гостевые, небольшая спальня нашего воспитателя и, наша гордость, ванные с ватерклозетами.
С правой же стороны холла были двери, ведущие в приватную половину дома: маленькая гостиная, которую, поставив в ней бюро, я превратила в личный кабинет, тут принимала посетителей приходивших по делу, управителя и арендаторов. Из этой гостиной одни двери вели в домашнюю гостиную, уютную комнату, теплую, со старой, но удобной мебелью, где мы проводили большинство зимних дней и вечеров. Другая дверь из кабинета вела в маленькую столовую, тут мы
Мы всем семейством собрались в приватной гостиной. Девочки, сидя на полу, рядом с печкой, вяло листали журналы мод, и время от времени шуршали обертками конфет. В углу, около окна, Андрюша с Панасиком лениво двигали солдатиками и тоже шуршали конфетами. Панасик был постоянным товарищем по играм для Андрюши, играли они вместе, как правило, во дворе или на кухне, подальше от глаз мамы, но сегодняшний день стал исключением, ибо это был не день, а сущий кошмар!
Начался он с посещения мадам Капет, нашей местной модистки, изображавшей из себя, как полагается, француженку. В свое время, услышав фамилию этой дамы, немало подивилась наглости белошвейки, это ж надо, взять псевдонимом имя бедного короля, казненного во время революции. Но тетушка, услышав мои возмущения, только фыркнула:
– Ты думаешь, наша милая, мадам Капет, подозревает о таком конфузе? Просто до того как папенька отправил ее к сестре-модистке в Москву, учится тонкостям шитья и кроя, наша мадам была просто Маруськой Копытовой, где-то услышала французскую фамилию Капет и взяла себе по созвучию.
Я осела – это же надо – Капет созвучно Копытовой!
Мадам, явилась ни свет, ни заря, еще до завтрака, в наемном экипаже, груженная модными журналами, их сейчас рассматривали девочки, и шляпными коробками. Битый час щебетала, с жутким французским акцентом, о модах, да свежих сплетнях, когда, наконец, перешла к главному вопросу: а правда ли, что в нашем доме произошло загадочное убийство? Пришлось коротко рассказать. Вчера вечером, наши сыщики, твердо запретили вдаваться в детали и рассказывать подробности, но все же кое-что мы могли поведать. На экскурсию в большой флигель, снарядили, вместе с мадам, Ивана. Толком позавтракать не успели, потому что к нам потянулась вереница посетителей. За день в нашем доме побывали наверно все знакомые из ближайших поместий и города, они приходили с конфетами, книгами, игрушками пользуясь самыми сумасшедшими предлогами, но все сводилось к одному – а правда ли убили? А где? А кого? Пришлось открыть парадную половину, ибо не будешь потомков Потоцких, Калиновских, Файнштейнов и Шварцманов принимать в маленькой гостиной. Три раза мы переодевались в утренние, обеденные и вечерние платья, потому, что не дай Бог, сговорятся где, и обнаружат, что до обеда и после обеда я была в одном и том же платье. Обедать пришлось в парадной столовой, не приведи Господи, принесет какого посетителя, а мы в маленькой столовой, где и нам места мало, зато уютно.
Сначала посетителей водил Иван, но, ему, в день произносившему не больше десятка слов, было сложно внятно отвечать на многочисленные, по большей части глупые вопросы. После третьего похода, Иван заперся в своей комнатушке и наотрез отказался выходить.
Месье Бомон закрылся в своей комнате еще, когда увидел в окно, выходящую из экипажа, мадам Капет. Сия дама положила глаз на нашего воспитателя и всячески приставала к нему, по возможности, но почтенный месье предпочитал пухлую, добрую и угождавшую ему Галину. Она же и носила весь день, сердечному другу, разные вкусности.
Пришлось повысить до экскурсовода говорливую Соломию. Что уж она рассказывала нашим посетителям, не представляю, но нож из маленького, канцелярского, вырос до размеров мясницкого тесака, кровь лилась реками, но наши посетители остались довольны.
Как апофеоз, в завершении дня прибыла неповторимая Анфиса Андреевна Теличкина, жена богатейшего купца Федора Федоровича Теличкина. Даже в нашем весьма разношерстном обществе, состоящем из иудеев, православных, католиков и униатов, где разные культуры пытались мирно сосуществовать, полагаясь на общечеловеческие ценности, где старались терпимо принимать всех, Теличкины выделялись некоторой простоватостью и прямолинейностью. Но не нажил бы своих несметных миллионов господин Теличкин, если бы не умел лавировать и изворачиваться. Федор Федорович, молчаливый, даже угрюмый человек, пользовался в купеческом сообществе большим уважением, поэтому их принимали всюду, хоть и скрипя зубами, так как в отличии, от большей частью молчавшего супруга, милая Анфиса Андреевна отличалась острым языком, саркастичностью и простотой в общении, граничившей с грубостью. Эта женщина обладала недюжинным умом, видела людей насквозь и умела зацепить за живое. Не далее как месяц назад, на благотворительном балу купчиха не особо раздумывая, заявила мне: