И по делам твоим воздастся
Шрифт:
– Рахиль, Рахиль, очнись, что случилось? – я похлопала ее легонько по щекам, она медленно открыла глаза, снова их прикрыла, слабой рукой указала в сторону кабинета.
– Там… Ева... – она тяжело застонала, передав, бедную женщину в руки девочек, поднялась, осторожно обойдя ее, вошла в кабинет, Георгий Федорович уже был там.
Прямо передо мной за красивым, дорогим, красного дерева, письменным столом, в высоком, готического стиля кресле, сидела Ева Адамовна, точнее полулежала, руки свисали вдоль тела, голова, безвольно покоилась на правом плече, да и всю ее наклонило в правую сторону, глаза полу прикрыты, в уголке губ запеклась кровь, смешанная со слюной.
Я не закричала,
Глава 7
Я стояла у окна. Заснеженный двор, корпуса приюта, бегающие, за окном, туда-сюда люди, все сливалось в один, странных очертаний предмет, как будто колесо водяной мельницы, быстро вращаясь, все лило и лило воду.
Где-то за спиной, часы отбивали время. Сосчитала удары. Всего час прошел, а казалось, что я здесь нахожусь уже целую вечность.
Смерть всегда вызывает растерянность, вот был человек еще минуту назад, дышал, а тут, вдруг, нет. Как это так, почему? Но смерть Евы Адамовны вызвала не только растерянность, еще ужасную суматоху. Она крепко держала в слабых, старческих руках, бразды правления своим маленьким царством.
Ева Адамовна была из тех женщин, которых описывают одним словом – некрасива. Бог, к сожалению, наделил ее не слишком привлекательной внешностью и слабым здоровьем, зато одарил кипучей энергией, умом и талантом руководителя. Отец ее, богатый, влиятельный купец, поняв, что младшую дочь, не только не блещущую внешними данными, но и строптивую, выдать замуж не удастся, поместил ее приданное в заслуживающие доверия банки под хорошие проценты. На них она и жила, не зависимая от своей родни. Но такая жизнь была не по душе деятельной женщине, поэтому Ева Адамовна занялась разными благотворительными комитетами. Когда в сиротском приюте для девочек освободилось место управляющей, попечительский совет, долго не думая предложил ей занять это место. Вот уже почти двадцать пять лет Ева Адамовна была строгой директрисой и ангелом хранителем приюта. Ее идей было не только дать девочкам место проживания, но и профессию, что бы выйдя за стены приюта, они могли найти себе работу. Тут учили письму и арифметике, обучали шитью, готовке и даже новомодному искусству печатанья на машинке. Девушки, выходя, получали рекомендации и им подыскивали работу, если они желали. Еву Адамовну боялись, уважали и любили.
Когда бедную женщину выносили, все ее ученицы выстроились вдоль стен и провожали жалобным молчанием и тихими всхлипываниями свою наставницу, можно сказать мать.
После этого кабинет закрыли, выставили городового охранять. Георгий Федорович все пытался отправить и меня домой, но я уперлась. Останусь, может смогу чем-то помочь, тем более что у меня на руках беспрерывно рыдала бедная Рахиль, секретарь и правая рука, управляющей. Но девочек надо отправить домой, а я никак не могла избавиться от плачущей женщины, она упала мне на колени и рыдала, всхлипывая и вытираясь моей юбкой. Выручил, как всегда, верный Иван, он пробился сквозь заслон из полицейских, растерянных девиц и утративших над ними контроль наставниц, нашел меня в соседней с кабинетом, приемной, маленькой комнатушке, служившей рабочим местом Рахиль.
Удивленно окинув взглядом чудную картину, спросил:
– Может, пани, я отвезу, панянок, домой, а то они волнуются, просил их оставаться в карете, но они хотят к вам.
Тут в комнату ввалились две запыхавшиеся, раскрасневшиеся девицы, отчаянно отбивавшиеся от городового безуспешно пытавшего остановить маленьких фурий.
– Не велено никого, пускать, не велено, тут этот верзила влез
– Отпустите, здесь наша мама, мам скажи, что бы отпустил.
– Ой, ах вы, вашу… - и заметив меня, представитель власти резко умолк, правой ногой потирая левую, на нее наступила острым каблучкам Лиза.
– Мама, что случилось, правда, Еву Адамовну убили, ой, бедная Рахиль – Ирочка подошла поближе и погладила по спине несчастную женщину.
– Да, она умерла, но убили ли неизвестно, может, просто, сердечный приступ, она болела и это всем известно. А вы все-таки заслужили хорошую порку, жаль только у меня это вряд ли получится, но дополнительные занятия французским я вам гарантирую, совсем разленились, каникулы у них! – кто его знает, почему меня понесло в сторону, может от нервов, но девочки удивленно округлили глаза, а городовой пробормотал:
– Французским, да этим гарпиям по шее надо хорошенько надавать. – Девочки разом обернулись и городовой, быстренько исчез, от греха подальше.
Иван, молча, ждал распоряжений. Я вздохнула, и устало произнесла:
– Езжайте домой, приеду все расскажу подробно, а сейчас езжайте. Иван ты за мной не возвращайся, доберусь сама.
– Мама, но…
– Не надо ничего говорить, езжайте, тетя дома волнуется.
Окинув меня понимающим взглядом, девочки повернулись и ушли без лишних слов, следом за ними вышел Иван. Я осталась одна, со всхлипывающей, Рахиль. Очевидно, она выплакала большую часть слез, наши разговоры, вернули ее к действительности, резко выпрямившись, Рахиль, размазала руками по красному, опухшему лицу оставшиеся слезы, и твердо заявила:
– Надо взять себя в руки, надо навести порядок, Ева Адамовна хотела бы этого.
Ну почему мы всегда уверены, что точно знаем, чего хотел бы покойный? Может всеобщая растерянность и откровенное горе ее воспитанниц, наоборот вызвали бы теплые чувства у Евы Адамовны, ведь это доказывало, что ее любили и уважали? Рахиль, встала и неуверенными шагами, покачиваясь как подвыпивший студент, вышла за дверь. Думаю, она не знала, что будет делать дальше, но деятельность, любая, лучше, чем сидеть, сложа руки и упиваться своим горем. Я тоже встала, расправила смятые и мокрые от слез юбки, подошла к окну. На меня разом навалилась усталость. Вспомнила, почему-то Мишу, прошло три года, тяжелое чувство потери притупилось, откровенное горе отошло, но осталась печаль и непреодолимое чувство утраты, одиночества. Вдруг, стало, очень жаль себя, слезы сами собой покатились по щекам, через минуту уже я горько всхлипывала.
На мое плечо опустилась рука, я резко обернулась и уперлась в мужскую грудь, его руки обняли мои плечи, гладили по спине, от этого я разрыдалась еще сильнее. Уткнувшись носом в сюртук, обливала его слезами, вдыхая, забытый уже запах мужчины. Он гладил мои волосы и мягко шептал на ушко:
– Тише, Настенька, все прошло, милая, все хорошо. – Нежные слова вызвали новый приступ судорожных рыданий, я вцепилась двумя руками в лацканы пиджака, как будто он мог сбежать. Чувствуя легкие прикосновения губ к волосам, щекам, шее, тихо всхлипывала, принимая ласку как должное.
Раздался скрип дверей, и голос Семена Михайловича вернул нас к действительности.
– Гриша, о, простите, э, я буду, там, э, в кабинете. – Последние слова раздались из-за закрывшихся, поспешно, дверей.
Мне не хотелось отстраняться и поднимать голову, чудесные минуты тихо уплыли, пришло чувство неловкости, но кажется, оно овладело мной одной, потому что меня не оттолкнули, а прижали еще крепче. Он мягко вложил в мои руки платок, погладив по голове, пока я сморкалась и вытирала слезы, уже обычным своим насмешливым тоном произнес: