И последние станут первыми. Финансовый кризис в Восточной Европе
Шрифт:
Маастрихсткие критерии и переход на евро
Безналичный евро был введен 1 января 1999 г., наличные монеты и банкноты поступили в обращение в январе 2002 г. Первыми одиннадцатью странами, перешедшими на евро, были Австрия, Бельгия, Германия, Ирландия, Испания, Италия, Люксембург, Нидерланды, Португалия, Финляндия и Франция. В 2001 г. евро ввела Греция, став 12-й страной. Словения присоединилась в 2007 г., Кипр и Мальта – в 2008-м, Словакия – в январе 2009 г. К началу 2009 г. из 27 стран Евросоюза 16 входили в Экономический и валютный союз и использовали евро в качестве единой валюты. Среди новых членов ЕС из Центральной и Восточной Европы пока лишь Словакия, Словения и Эстония приняты в Экономический и валютный союз. Оставшиеся семь рано или поздно должны в него войти, но пока четкой даты нет. Для принятия в ЭВС им надо выполнить семь условий и получить политическое одобрение ЕС.
Страна – член ЕС, которая хочет перейти на евро, должна минимум два года быть частью так называемого Европейского механизма обменных курсов (ERM II) и выполнять Маастрихстские критерии. Эти критерии, названные по имени
• Стабильность цен. Средняя инфляция страны-претендента в течение года, предшествующего принятию евро, не должна превышать более чем на 1,5 процентных пункта среднюю инфляцию трех стран еврозоны с самой низкой инфляцией.
• Бюджетный дефицит не должен превышать 3 % ВВП.
• Государственный долг не должен превышать 60 % ВВП.
• Коридор колебаний обменного курса, прописанный в Механизме валютных курсов (±2,25 %), должен выдерживаться как минимум два года.
• Средние номинальные долгосрочные процентные ставки не должны превышать среднюю ставку трех стран – членов зоны евро с наименьшей инфляцией более чем на 2 процентных пункта [12] .
12
Article 140, Treaty on the Functioning of the European Union, Official journal of the European Union, Information and Nonces С 115, volume 51, May 9, 2008, available atMichael Marrese, The Convergence of CEEMEA Countries as the Global Recession Ends (New York: JP Morgan, July 29, 2009).
Соответствие страны-претендента Маастрихстким критериям проверяется Европейской комиссией и описывается соответствующими докладами, которые и становятся решающими при оценке готовности соискателя. В оценке готовности также принимает участие Европейский центральный банк. Однако само принятие страны в зону евро – политическое решение, принимаемое в несколько раундов советом министров финансов зоны евро и всеми министрами финансов стран ЕС.
Особо важным решением для любой страны ЕС, остающейся за пределами зоны евро, остается вопрос о вхождении в Механизм валютных курсов. Правила механизма предписывают курсовой коридор национальной валюты в ±15 % от «стабильного, но корректируемого центрального курса обмена к евро» или заранее объявленного фиксированного курса евро к национальной валюте. При этом страна-претендент может обсуждать с Европейским центральным банком и ЕС (в лице комитета Механизма валютных курсов), какой именно валютный режим ей выбрать. В реальности принимается гораздо более узкий коридор, по сути, привязка с очень узким коридором [13] . Литва и Эстония вступили в Механизм валютных курсов в 2004 г., Латвия – в 2005 г. Болгария предпринимает попытки в него вступить, но пока безуспешно. Венгрия, Румыния, Польша и Чехия в Механизм пока вступать не собираются.
13
Marrese, The Convergence of CEEMEA Countries; European Unipn, “Acceding Countries and ERM-II,” EFC/ECFIN/109/03 (Athens, April 5,2003).
Три страны, Дания, Великобритания и Швеция, вступили в ЕС до введения евро и в виде исключения имеют право вообще никогда не вводить у себя единую валюту. Дания привязала свою валюту к немецкой марке в 1982 г. и вошла в Механизм валютных курсов в 1999 г. Страны, присоединившиеся к евро в 2004 и в 2007 г., не имеют выбора и рано или поздно обязаны перейти на евро.
Все государства ЕС, как входящие, так и не входящие в Экономический и валютный союз, обязаны выполнять Маастрихстские соглашения в их фискальной части, составляющие так называемый Пакт стабильности и роста (SGP). Этот пакт был заключен в 1997 г. для обеспечения фискальной дисциплины в будущей зоне евро. Если страна не выполняет эти критерии, то совет министров финансов стран ЕС может потребовать снижения дефицита бюджета, что, по идее, может привести к крупным штрафам в случае невыполнения. Однако вплоть до кризиса никаких санкций не было, поскольку крупные страны зоны евро сами нарушали эти правила.
Параллели с кризисом в Юго-Восточной Азии 1997–1998 гг
Самая очевидная параллель с кризисом в Восточной и Центральной Европе – азиатский кризис 1997–1998 гг., потрясший Таиланд, Южную Корею, Тайвань, Гонконг, Индонезию и Малайзию. Новые члены ЕС во многом напоминали эти азиатские государства, особенно Южную Корею. Долгие годы мир говорил об «азиатских тиграх» и воспевал «азиатское чудо». Открытость и рыночный характер экономик этих стран, ориентация на экспорт в сочетании с высоким уровнем сбережений и инвестиций обеспечивали стабильно высокие темпы экономического роста. Значительный приток капитала привел к избыточным инвестициям в недвижимость – типичное проявление цикла бум—крах.
В конце концов в 1997 г. пузырь лопнул. Когда приток капитала сменился оттоком, восточно-азиатские тигры испытали эффект «резкой остановки» (sudden stop) [14] . В тот момент казалось, что удача навсегда отвернулась от этих стран. Джозеф Стиглиц винил во всем «слишком быструю либерализацию рынков капитала и финансовой системы» и призывал «положить конец одному из самых страшных проявлений коррупции – кумовскому капитализму» [15] . Пол Кругман
14
Это понятие впервые появилось в статье: Rudiger Dornbusch, Ilan Goldfajn, and Rodrigo O. Valdes, “Currency Crises and Collapses,” Brookings Papers on Economic Activity 26, 2: 219–293; Guillermo A. Calvo, “Capital Flows and Capital-Market Crises: The Simple Economics of Sudden Stops,” Journal of Applied Economics 1, no. 1 (1998): 35–54.
15
Joseph E. Stiglitz, Globalization and Its Discontents (New York: Norton, 2002), 104, 127.
16
Paul Krugman, “The Myth of Asia’s Miracle,” Foreign Affairs 73, no. 6 (November-December 1994): 62.
17
Charles P. Kindleberger and Robert Aliber, Manias, Panics, and Crashes, 5th ed. (Hoboken, NJ: Wiley, 2005), 140–141, 156–158.
Самое здравое объяснение выдвинул Рагурам Раджан: «Кризис в Юго-Восточной Азии по большей части есть результат избыточных корпоративных инвестиций в коммерческую недвижимость и производство» [18] . В отличие от предыдущих кризисов в развивающемся мире азиатский кризис не был отмечен ни большими бюджетными дефицитами, ни большим государственным долгом, а лишь перегревом частного сектора. Это и есть главное, что роднит его с восточноевропейским кризисом 2008 г. Раджан прекрасно объяснил, как азиатский кризис выглядел с точки зрения иностранных инвесторов: «Иностранные инвесторы, которые не понимают, что происходит в мутной воде, чаще всего предпринимают три меры предосторожности. Они минимизируют риск, предлагая лишь краткосрочные кредиты, что дает им возможность при необходимости быстро отозвать деньги. Они номинируют платежи в иностранной валюте, чтобы их кредиты были защищены от местной инфляции и девальвации. И они ссужают деньги через местные банки, чтобы в случае неспособности банков вернуть кредиты, правительство пришло бы к ним на помощь для защиты всей экономики страны. Таким образом, иностранные инвесторы получали неявную государственную гарантию. Именно угроза сопутствующего ущерба позволяет иностранным инвесторам доверять свои деньги непрозрачной системе» [19] .
18
Raghuram Rajan, Fault Lines: How Hidden Fractures Still Threaten the World Economy (Princeton: Princeton University Press, 2010), 77.
19
Ibid., 12.
Эта картина азиатского кризиса вполне точно описывает и кризис в Восточной Европе. Главная разница в том, что в отличие от Юго-Восточной Азии в Восточной Европе западные банки владели львиной долей всей банковской системы и вывести капиталы не могли. Но три составляющие – чрезмерное краткосрочное кредитование, кредиты в иностранной валюте и использование местных банков – имели место и тут.
Однако спустя всего год азиатский кризис закончился, и страны региона сохранили прежнюю экономическую политику, которая вновь принесла им оглушительный успех. Как писали Саймон Джонсон и Джеймс Куок, «даже при том что иностранные наблюдатели все еще сильно озабочены корпоративным управлением, макроэкономической политикой и кумовским капитализмом, экономический рост возобновился. В 1999 г. корейская экономика выросла на 11,1 %» [20] . Лишь в одной стране, Индонезии, кризис привел к смене режима, вылившегося в переход к демократии и к более открытой рыночной экономике. Кризис в Юго-Восточной Азии стал не трагедией, а скорее кратким шоком, вслед за которым начался еще более быстрый рост. В отличие от азиатского кризиса причинами кризисов в России в 1998 г. и в Аргентине в 2001 г. стали глубокие фискальные проблемы. Но даже российский кризис обернулся десятилетием экономического роста со средними темпами 7 % в год.
20
Simon Johnson and James Kwak, 13 Bankers: The Wall Street Takeover and the Next Financial Meltdown (New York: Pantheon, 2010), 51.
В 2008 г. многие проводили параллели между восточноевропейским и азиатским кризисами. В целом такой взгляд способствовал разрешению проблем. Большинство экспертов и политиков понимали, что речь идет именно о финансовом, а не о глубоком системном кризисе. Как следствие, призывов к структурным переменам было немного. Кризис рассматривался как временный дефицит ликвидности, а не как кризис устойчивости (solidity crisis), что убедило иностранные правительства и международные финансовые организации предоставить странам Восточной и Центральной Европы большие кредиты. Поскольку азиатские страны выплатили свои кредиты полностью и вовремя, международное сообщество было готово профинансировать и значительные бюджетные дефициты европейских стран.