И пожнут бурю
Шрифт:
Тень предполагаемого злоумышленника двигалась в сторону Омара, который замер в ожидании, укрывшись за старым диваном, выброшенным на свалку и ожидавшим неизбежной участи – сожжения, – которая одинаково для всех типов мусора наступала в одно и то же время, ждать приближения коего приходилось порой не один год. За время ожидания судного дня мебель находилась на свалке и медленно гнила, превращаясь в труху. И вот к этому трухлявому дивану, изгрызанному термитами, приближалась вражеская тень. «Другого шанса у меня не будет – или я его, или он меня», – подумал Омар, готовый к атаке. Когда тень стала выходить за диван и ноги лазутчика показались на свету, бен Али считал секунды до нападения.
И
– Черт бы тебя побрал, Омар! – прошипел по-арабски лазутчик, изумив бен Али. – Думал, смогу пробраться незамеченным, но ты оказался куда более осмотрительным. Я мог бы тобой гордиться.
Голос показался Омару отдаленно знакомым.
– Ударился в бред от страха смерти? – съязвил он, не понимая смысла слов нарушителя.
– Правду от бреда порой очень сложно отличить, – произнес нарушитель и усмехнулся. – Но ты, Омар, должен обладать силой это сделать.
Продолжая пребывать в изумлении, Омар захотел увидеть лицо нарушителя, поскольку голос его слишком сильно впивался в память, а то обстоятельство, что тому было известно имя молодого бен Али, ставило последнего в тупик. И ладно, если бы только имя; но ведь необходимо знать носителя имени в лицо! Убрав от горла лазутчика, слегка задетого лезвием, нож, Омар резким движением повернул его к себе, оттолкнув на полметра. И обомлел.
– Ты вырос, брат, даже выше меня теперь! – сказал лазутчик и улыбнулся.
До Омара не сразу дошло, что перед ним стоял его старший брат Хусейн. Последний же продолжал что-то говорить, то улыбаясь, то хмурясь, бросая зоркий взгляд с брата на пустыню, с пустыни на комендатуру, с комендатуры на обратно на брата. Хусейн говорил и говорил, а Омар, словно впавший в столбняк, не слушал, а только смотрел на него. Вглядывался в покрытое глубокими бороздами преждевременных морщин смуглое, гораздо более темное, лицо, заросшее густой смоляной бородой с едва заметной серой проседью в усах, также возникшей слишком рано. В левом ухе у него слабо сверкала серебряная серьга без камней, правое ухо наполовину отсутствовало. С правой же стороны лица Хусейна случилось много всяких неприятностей, а потому изрезана она была от лба до носа и подбородка. Возможно, Хусейн в ту минуту рассказывал брату про то, как приобрел множество шрамов, потому что часто показывал пальцами на свое лицо, но Омар пропускал все его слова мимо ушей. Это было слишком заметно.
– Омар, ты меня слушаешь? – спросил Хусейн.
– Нет, я тебя не слушаю, – ответил Омар. – Что последнее ты сказал?
– Я предложил тебе вернуться домой после того, как мы с тобой убьем этого мясника Жёва!
– «Мясника» Жёва? Насколько я помню, отец мясником любил обзывать Лазара Буффле.
– Они все, эти черти, являются бездушными мясниками. Они упиваются чистой арабской кровью, чтобы удовлетворить свои пошлые прихоти, поскольку у них самих кровь черная и смердящая, лишающая их всякой жизни! Я удивлен, как они вообще тебя еще не убили за столько лет!
– А я удивлен, – Омар резко помрачнел, – что обо мне вспомнили вообще вспомнили за столько лет в родном клане! Неужели кровавая пелена на ваших с отцом глазах хоть на миг спала, раз вы почуствовали,
– Что ты, Омар! – Хусейн дернулся, словно испугался чего-то. – Мы ни на день не выпускали из голов мысли о тебе и не переставали думать о твоем возвращении в клан. Однако сначала мы были уверены, что ты погиб тогда, во время нашей диверсии в Оран, пять лет назад… Мы долгие месяцы оплакивали тебя, искали твое тело, чтобы похоронить по канонам, а когда не нашли, поняли, что тебя забрали враги. Чуть позже мы узнали из донесений шпионов, что ты жив…
Слушать оправдания Хусейна для Омара было похоже на пытку. Он прикусил нижнюю губу, подавляя суматошное и абсолютно эмоциональное желание броситься к брату и прижаться к нему. То ли от долгого пребывания в кузнице, то ли из-за возникшей сейчас ситуации все тело Омара горело и обливалось потом. Он не мог понять, что сейчас чувствует, какие эмоции испытывает. Он боялся почувствовать не то, чего от него ожидал брат и он сам, но при этом не имел смелости раскрыться. Хусейн же, напротив, выглядел более чем спокойным. Волнение, присущее всем людям в момент встречи после долгой разлуки, вполне естественно и нормально, и Хусейн не стеснялся его демонстрировать, а потому в глазах младшего брата казался образцом эмоциональной закалки. Для Омара без стеснения показывать свои эмоции – высшая степень человечности и искренности. Однако сейчас что-то пошло не так. Слова Хусейна о клане не казались ему настоящими, а якобы искренняя радость брата виделась в его глазах гипсовой маской, наложенной на лицо покойника.
– Омар, надеюсь, тебе не удалось потерять душу в этом грязном месте, – произнес Хусейн, заметив неуверенный взгляд брата. – Надеюсь также, что ты пойдешь сегодня со мной домой, где мы продолжим готовить планы по…
– Домой? – удивился Омар. – О каком доме ты говоришь? Когда у нас последний раз был нормальный дом, а не временная стоянка в очередном оазисе или лояльном полудохлом поселке?
Хусейн замешкался.
– Так я отвечу. За всю свою жизнь в клане я ни разу не почувствовал себя дома ни в одном из всех мест, где мы останавливались. Постоянная беготня с французами, пограничные стычки с туарегами и пиратами – вот и все занятия. Но поиска дома среди них не было и не будет. Только саму пустыню с ее барханами мы можем назвать домом, но что это за дом – настоящее царство смерти и пустоты.
– Это из-за того, что французы вероломно захватиили наши города! – оправдывался Хусейн. – Они губят наши традиции и быт!
– Не неси чепухи, Хусейн! Я пять лет живу среди них и вижу, как они относятся к арабам: никакой ненависти, никаких притеснений или запретов. Я даже в мечеть ходить могу!
– Ох, хорошо, я не буду спорить, поскольку это бесполезно. Давай просто уйдем отсюда, а потом уже серьезно поговорим. Но сперва покажи мне, где живет проклятый Жёв, чтобы я мог собственноручно пустить ему кровь из глаз и горла! После этого мы уйдем домой. Вместе.
Омар разозлился и насупил брови.
– Нет, брат, – ответил он, – я не стану ничего тебе показывать. И не пойду с тобой.
Хусейна словно ударила молния.
– Но…почему?..
– Потому что не там мой дом, – Омар указал на пустыню, – а там.
Когда Омар указал на Оран, Хусейн тоже озлобился.
– Так вот чью сторону ты выбрал, Омар. Отец мне так и говорил, а я – дурак – не верил до конца, что ты можешь быть предателем нашего клана и нашей страны.
– Да очнись ты ото сна! – Омар вспыхнул от переизбытка эмоций. – Наша страна теперь – это Франция, Алжира больше нет! И у вас с отцом не получится изменить данный факт! Примите уже наконец, что проиграли, и начните жить по-новому.