И пусть их будет много
Шрифт:
Тот весело блеснул глазами, приветствовал прошествовавшего мимо него лекаря легким поклоном. Насмешливая улыбка, расцветшая на его лице, показывала, что, как минимум, самое интересное место в разговоре он точно не пропустил.
Словно в доказательство, Мориньер прошептал, едва расстояние между ним и Клементиной максимально сократилось:
– Браво, моя дорогая графиня! Браво!
Клементина растянула губы в притворной улыбке и проследовала мимо горделивой
Глава 31. Принять решение
Был вечер. Разговор длился уже не первый час. И Мориньер начал потихоньку терять терпение.
– Дрянь, какая она дрянь!
– Филипп шагал из угла в угол, вызывая головокружение у наблюдавшего за его передвижениями Жосслена.
– Ты представь себе, каким идиотом я выглядел, когда этот толстый Мобеж, краснея и заикаясь, пытался меня убедить, что мою несчастную женушку нужно на некоторое время оставить в покое. Ей, оказывается, нужно прийти в себя и подождать с любовными утехами. А я, негодяй и мужлан, калечу измученную родами женщину своими домогательствами.
– Негодяй и мужлан? Он так и сказал?
– Жосслен лениво стряхнул воображаемую крошку с колена.
– Каков мерзавец!
– Оставь свои насмешки, Жосслен. Мне нет никакого дела до этого лекаришки. Но как представлю себе, как сегодня он расскажет обо всем этом своей жене, а уже завтра вся округа, все поместные крестьяне будут жалеть эту паршивку... Как я буду выглядеть?
– Но, дорогой мой, согласись, что синяки на ее теле - твоих рук дело. И как она должна была объяснить их появление?
Мориньер тяжело засмеялся.
– Во всяком случае, теперь ты выглядишь просто чересчур пылким мужчиной, что, уж конечно, значительно лучше, чем выглядеть ревнивцем. Хотя, должен сказать, что, прослышь король о твоих проделках, он не похвалил бы тебя.
Филипп остановился. Взглянул на Мориньера:
– Жосс, я и представить прежде не мог, что когда-нибудь подниму на нее руку. Но тогда... вчера... я мог бы убить.
Жосслен де Мориньер встал и потянулся.
– Тем более, ты должен быть благодарен своей жене. Ведь она спасла твою репутацию. Не рассказывать же ей, в самом деле, всей округе, что муж ее напился, как свинья, и бросился с кулаками на нее и с ножом - на ребенка.
Он говорил непринужденно, даже как будто легкомысленно, но глаза его внимательно следили за реакцией друга.
Филипп покраснел от досады.
– Это не мой ребенок. И скоро все вокруг только и будут говорить о том, что я - рогоносец!
– Если ты сам не будешь вопить об этом на каждом
– Ты меня утомляешь, Филипп. Я уже говорил тебе, всегда есть выбор. Ты можешь устроить скандал, наказать ее, и, таким образом, во всеуслышание заявить, что ты, в самом деле, несчастный обманутый муж. А можешь признать ребенка и спокойно жить всеми уважаемым человеком с любимой женой до самой старости.
Филипп подскочил.
– Как ты не поймешь?! Я не могу с ней жить. Я не могу ей больше доверять. Она предала меня. Что же касается этого отродья...
– Стоп, друг мой. Стоп. "Отродье" - чудесная девочка с материнскими глазами. И она станет любить тебя, как отца, если у тебя достанет ума не утверждать обратное. А твоя жена - разве не оценит она твое благородство, сохрани ты сейчас ее падение в тайне?
– Возможно. Наверное. Но я... Что делать мне? Я-то буду вечно помнить о ее неспособности хранить верность.
– А кто из нас способен? Вот, к примеру...
– Мориньер невинно распахнул глаза навстречу мечущемуся Филиппу.
– Где ты был сегодня весь день? Я не мог дождаться тебя, чтобы предложить партию в шахматы.
Филипп отвел взгляд.
– Это совершенно не твое дело.
– Само собой.
Засмеялся.
– Логика, дорогой мой друг, была и остается неоспоримым твоим достоинством!
*
Филипп проснулся с сильнейшей головной болью. Долго приходил в себя. Пялился в перекрестье балок над кроватью. Боялся шевельнуть головой. Вспоминал - что там было с ним вчера вечером?
Сначала они долго беседовали с Мориньером. Даже спорили, кажется. Он, Филипп, извинялся.
Он помнит - он спросил:
– Я был груб с вами. Отчего вы не вызвали меня тогда же?
Мориньер рассмеялся:
– Вы едва стояли на ногах, мой дорогой. Было бы глупо, согласитесь, лишиться друга, оттого только, что в трудную для него минуту мое самолюбие оказалось уязвлено неприветливым словом.
Филипп оскорбился:
– Вы самоуверенны. Вы не сомневаетесь, что одержали бы надо мной верх?
– А вы сомневаетесь? Если вы не могли быть сдержаны в речах, то как вы можете думать, что вам удалось бы победить в деле, требующем холодной головы и трезвого расчета?
Собственно, Мориньер был прав. Но правота его в этот раз невозможно бесила Филиппа. И, в конце концов, не выдержав этого труднопереносимого сочетания раздражения, обиды и чувства вины, он опять напился.