И сколько раз бывали холода
Шрифт:
Потом малышей увели в собственные классы, где для них был накрыт чай, а в зале остались старшие.
Жаль, что давно уже не в ходу старинные танцы — как хорошо, наверное, кружиться с кавалером. И все же славно, что их время прошло — потому что ни вальс, ни танго Саша танцевать не умеет. Ну а дискотека — это для всех.
Захар легонько тянет Сашу за руку:
— Пошли, чего покажу.
В коридорах пусто. Они спускаются на первый этаж. «Что он тут может мне показать?» — думает Саша. Захар тянет ее в закуток под лестницей. И открывает дверь черного хода.
Тишина.
Они долго стояли, завороженные, не находя в себе сил вернуться в реальный мир.
**
Третья четверть — самая долгая, нудная. Праздники уже позади, а весна еще далеко. Как в мультфильме про Винни Пуха — «завтрак уже закончился, а обед еще не думал начинаться».
Учителя нервничали — недели, отделяющие школьников от ЕГЭ, таяли, опережая снег. Переживали учителя по-разному. Кто-то за себя: вдруг подопечные завалят математику или английский? Может, лучше не рисковать, и не допустить кого-то до экзаменов?
Другие, прежде всего, издергались за ребят. Что сделать для того, чтобы проплыли они благополучно между «Сциллой и Харибдой», между заданиями тестов?.
— Приходите пораньше, — говорила Тамара Михайловна, — Будем дополнительно заниматься. Полчаса захватим перед уроками. И на большой перемене… Если сложить за неделю — нормально по времени получается. Ничего, прорвемся.
И тут же начинала убеждать тех, кто виртуозно списывал, и надеялся применить этот талант на экзаменах.
— Видеокамеры… Записи будут храниться три месяца. Приподнимет Даша юбку, начнет списывать с коленки, и останется без аттестата. Учите, учите, пока есть время! Я же вам там ничем помочь не смогу… Понимаете, лодыри мои любимые, мне же даже подняться с вами в кабинет не разрешат. Я буду сидеть на первом этаже, без телефона. Если у меня в сумке обнаружат телефон, хотя бы выключенный….
Коля Игнатенко сводил густые брови, откашливался:
— Тамар Михална, а как насчет наручников. Ну, чтоб совсем гарантировано не сдули…Чё то мне все это напоминает….
— Да что стараться то, — горько сказала Даша Белякова, — Я вон хотела на художественное отделение в универ пойти. Пять мест бесплатных в этом году оставили. Или сто восемнадцать тысяч гони… Где у меня мама возьмет?
— И куда ты решила? — заинтересовался Вася.
— А мне теперь все равно. Я рисовать хотела…
— Это что, — не выдержала Саша. Она сама себя удивлялась в этой школе. Прежде никогда не осмеливалась встревать в разговор, — Та классная, что прежде у меня была, знаете, как пугала? Вот не попадете вы в институт и — ужас, ужас, ужас — придется учиться на какую-нибудь медсестру. А медсестра знаете, сколько получает? Она профессией медсестры нас пугала! А там, где Андрюшка лежит — всего две дежурных сестры на этаж. Кто-то мучится от боли, а у сестры дел выше крыши. Ей просто некогда подойти, может, там лишний укол или что… кто сейчас идет в больницу работать? Никто. Всех убедили, что
Тамара Михайловна остро всматривалась в лица, переводила взгляд с одного на другое.
— А я на социологию, — тихо сказала Таня, — там только платно, но родители сказали — пусть. И чтобы потом ехала в Москву, у них там знакомые…в центре…
— Тебе-то хорошо, твои заплатят без вопросов.
Вот-вот предстояло выйти им на дорогу, где уже никто не будет опекать их, как детей, где придется бороться за место под солнцем. Тамара Михайловна впервые видела на лицах тех, кого знала с детства — взрослую озабоченность.
Захар покачивался на стуле, и казался самым большим пофигистом из всех. Тамара Михайловна знала, что ему-то труднее всех и придется — надежды на мать-алкоголичку никакой, только на себя. Но он был умен и смел, мог рискнуть — и выиграть.
— Все, что могу, я для вас сделаю, — сказала Тамара Михайловна, — Вузы — это конечно, замечательно. Мы постараемся. Но я не хочу, чтобы вам когда-нибудь было стыдно, что бы пишете с ошибками на родном языке. Что вы по-настоящему бедны, не имея в душе настоящего богатства — поэзии, прозы русской.
— Идеалистка она все-таки, — шепнула Анеля Саше.
— А может, — Тамара Михайловна, — Когда-нибудь, в трудную минуту, стихи вас и вытянут. Будет темно, пусто, мрачно на душе, а вспомните какие-то строки — и улыбнетесь, и вздохнете глубоко, и жить захочется..
И негромко, точно рассказывая, как она всегда читала им стихи, она начала:
Сложно жить летучей кошке,
Натянули провода,
Промахнешься хоть немножко,
И калека навсегда.
Развели тоску такую,
Понавешали тряпье,
Но лечу, кто не рискует,
Тот шампанское не пьет.
Ее любимый одиннадцатый класс улыбался уже сейчас.
**
Андрей умер в первых числах марта, когда только-только в воздухе проявился запах весны. Робкий, первый, который еще будут побеждать морозы, и все же, все же…
С момента возвращения из Израиля ребята навещали его каждый день, и по очереди, и по нескольку человек сразу. Носили ему книги, из дома перекидывали на его планшет забавные картинки. Никто не задумывался, сколько Андрей проживет. Все ждали чуда. И Сергей Викторович в какой-то степени это чудо совершил. Вместо обещанных израильскими врачами нескольких недель Андрюшка прожил три месяца.
Ребята возвращались с кладбища пешком. На Ирину Ивановну невозможно было смотреть, и когда отец Андрея позвал их домой «помянуть», даже Захар испуганно замотал головой. Они еще придут, но не сейчас. Сейчас им самим трудно дышать от горя.
Они шли по тропинке через лес, к окраине города. Тропинка была не слишком-то утоптанной. Они проваливались в снег.
— А в Англии для таких больных, как Андрюшка, в каждом хосписе есть сад. Деревья сажают в память! А в Бирмингеме в саду течет ручей, и когда кто-то умирает, в него опускают камушек. Так и лежат там камушки с именами детей — Саша, Лука, Джеймс, Роберт, Кэти, — сказала Анеля.