И сколько раз бывали холода

Хант Тоня

Но, не смотря ни на что, город старался как можно красивее проводить своих питомцев красиво. На площади устанавливали сцену. Над ней колыхались гирлянды воздушных шаров. У мужчины, который разводил голубей, закупали белых по числу выпускников, чтобы они выпустили их в небо. Для дяденьки это был доходный бизнес. Выпущенные голуби, неизменно возвращались в родную голубятню, и на следующий год он продавал их снова. Так что услугу следовало назвать «голубиный прокат».

Юноши стояли, непривычно застенчивые. Девушки — кто попроще

был одет, но много было и платьев на кринолинах, атласных, шелковых — всех цветов. Они сами казались прекрасными, как цветы.

Пока мама любовалась, Саша сожрала осу. Потянула с клумбы цветок, и не заметила, что меж лепестков притаилась оса. Саша взвыла. Мама перепугалась. Теперь у ребенка распухнет горло, и он не сможет не только глотать, но и дышать. Мама потащила дочку домой — благо, жили они рядом, чтобы вызвать скорую.

Саша визжала, то ли от боли, то ли от того, что ее уносили с праздника.

— Ничего, ничего, — бормотала мама, прижимаясь щекой к ее щеке, — Ты у меня будешь самая красивая, когда время придет.

И вот этот день приближается.

— Всё, я договорилась, — сказала Ольга Сергеевна, придя с работы, — Тебе Людмила Константиновна свое платье даст.

Саша вздохнула. Опять про платье…

— А Людмила Константиновна — это у нас кто? — спросила она.

— Это у нас знакомая артистка оперетты. В выходные мы поедем в Самару.

В областной центр они выбирались нечасто — пару раз в год. Поездки эти любила даже Ольга Сергеевна, которая обычно выматывалась за неделю «как собака».

Стоило выйти из автобуса, как начиналась экскурсия по местам маминой юности.

— Видишь стеляшку-забегаловку? Ту, где написано «Аптека»? Тогда ее только что открыли, и сделали в ней пончиковую. Ты не представляешь, что это в то время значило. Все по талонам. Абсолютно все. Я уж не говорю про колбасу, но сахар, спички, соль, папиросы, словом — все.

Это было смешно. Мы с подружкой гуляли по набережной, подходили теплоходы и туристы спрашивали: «Девочки, где тут можно купить знаменитые куйбышевские конфеты?» Да я за пять лет учебы их ни разу не видела… Купишь килограмм карамелек «Клубника со сливками» на месяц, и таскаешь в сумке. Представляешь, да?

А тут вдруг — роскошь. Горячие пончики, обсыпанные сахарной пудрой на тарелочке, и стакан клюквенного морса. Стакан большой, тяжелый, и так клюквой пахнет, вкусно — мама дорогая. Мы сюда ходили раз в неделю, потому что стоило рубль. Целый рубль.

…А вот тут, в магазине висела кофточка. Я ее так хотела хоть примерить, так она мне нравилась… Красная такая блузочка, с мережкой. На цыганскую похожа. Я ходила на нее смотреть, я о ней мечтала. А потом ее кто-то купил.

…Эту скульптуру — вон, видишь, мы называли «Паниковский». Помнишь «Золотого теленка»? «Паниковский, отдай гуся». Мы тут у фонтана назначали свидания.

Они бродили по городу, сворачивая на ту улицу, которая

вдруг привлекла их внимание. Непременно спускались на набережную, к Волге. Неторопливо ели мороженое и смотрели на большие круизные теплоходы, которые всегда миновали их маленький городок, а здесь стояли подолгу.

Но вот в оперном театре Саша не была ни разу. Правда, Ольга Сергеевна водила ее на «Сильву», когда труппа приезжала к ним с гастролями. Они сидели в первом ряду, не снимая пальто — во Дворце культуры было холодно. И Саша была страшно разочарована. Такая красивая Сильва, а жених у нее маленький, плюгавенький, похож на собачку Друппи из американского мультфильма.

…Людмила Константиновна жила в одном из старых домов на Дворянской. Было ей уже лет, наверное, за семьдесят. Седая изящная дама. Она угостила их чаем с пирожными.

— Это платье не театральное. Мне привезли его из Парижа, для бенефиса, — сказала она, распахивая шкаф.

В шкафу было много вещей, но и Саша, и Ольга Сергеевна сразу поняли — это. Платье искрилось голубизной моря в яркий солнечный день. Искрилось и переливалось. Там в старых детских фильмах мерцающими звездочками изображались мечты.

Саша подумала, что если бы такое платье надеть на корову, все забыли бы, что это корова, и видели одно голубое сияние.

**

Захар оставил дома ее тетрадь. Брал списать английский и забыл принести в школу. На другой день работы надо было сдавать.

— Зайдем после уроков ко мне, — покаянно предложил он.

Захар жил в бесконечно длинной девятиэтажке, в народе называемой «шоколадкой». Отчего-то ее, единственную в квартале, выкрасили в желто-коричневый цвет.

Когда Захар отпер дверь и кивнул Саше: «Проходи», как обычно, первый взгляд её был — бедно живут, богато? Если бедно — свое, родное. Если богато…

У Захара было пусто. Коридор, выкрашенный голубой масляной краской. Здесь Саше полагалось ждать. Захар ушел в комнату за тетрадью.

Из кухни вышла женщина, показавшаяся Саше очень старой. Халат завязан кое-как, дряблые руки. Волосы неопределенного цвета, с обильной проседью, висят вдоль лица.

— Здравствуйте, — сказала Саша.

Женщина внимательно на нее посмотрела и промолчала.

— Ты в магазин ходил, б…. — крикнула она, но крикнула негромко, жалким каким-то, срывающимся голосом.

Саша стала смотреть себе под ноги. Возле полочки для обуви, у самой двери, она заметила несколько пустых бутылок из-под водки.

Захар вынырнул с тетрадью и черным пластиковым пакетом.

— Я из школы только, сейчас пойду.

— Пойдешь ты…, — женщина подняла руку, то ли замахиваясь на сына, то ли отмахиваясь, — ты сейчас шлендрать уйдешь до ночи, знаю я тебя…

Дальше снова пошел мат. Захар торопливо отпирал дверь. Оказавшись на лестнице, Захар и Саша не стали ждать лифта, благо жил Захар на третьем этаже.