И СТАЛИ ОНИ ЖИТЬ–ПОЖИВАТЬ
Шрифт:
На это лукоморцу оставалось только тихо покачать головой, благоговейно дивясь загадкам бытия и сознания.
- А давайте–ка, ребятушки, лучше спать будем… — прокашял со своего места натужно дед Зимарь и завернулся поплотнее в ковер. — Утро вечера мудренее…
- И то верно старик говорит, — поддержал его Агафон и гулко зевнул во весь рот.
- Ваше высочество должен спать, — упруго поднялся на ноги Первый, и за ним начала вставать вся беда. — А мы будем стоять на часах и следить, чтобы костер не погас.
Иван
Только что.
Во всеуслышание.
Умрун.
Сказал.
Что он будет делать то.
Что ему никто не приказывал.
- Почему? — Иванушка встал, бурка распахнулась и упала, едва не задев полой костер, но он даже не заметил.
- Я не понял твой вопрос, Иван, — тревожно наморщил лоб умрун.
- Я спрашиваю, почему вы будете стоять на часах и следить за костром?
Умрун удивленно посмотрел на царевича.
- Потому что мы должны защищать твою жизнь, Иван.
- Но если костер погаснет, это не будет угрожать моей жизни, — резонно заметил царевич и замер в ожидании ответа.
- Обычные люди мерзнут, когда становится слишком холодно, Иван, — серьезно проговорил Первый. — Мы не хотим, чтобы ты мерз.
Остальные умруны согласно закивали.
- Хорошо, — кивнул Иванушка.
Сердце его заколотилось, словно рвалось наружу, во рту всё пересохло, и он понял, что несмотря на одуряющую усталость, уснет он сегодня ночью не скоро, если уснет вовсе.
- Спасибо, — сказал он. — Спасибо… В свою очередь, я бы хотел, чтобы с сегодняшнего вечера у вас снова были имена. Настоящие. Обыкновенные человеческие имена. У каждого человека должно быть свое имя, — снова повторил он, словно боялся, что беда его не понимает. — Понимаете?..
- Мы не люди, Иван, — глухо отозвался Второй. — Мы — умруны. Мы созданы, чтобы…
- Вы были рождены людьми, — упрямо мотнул головой Иван. — И останетесь ими. То, что вы теперь умруны, ничего не меняет. Если я решил, что у вас снова будут имена, значит, так оно и будет. Твое имя будет Кондратий …
Он подходил к каждому солдату, заглядывал ему в лицо и говорил:
- Тебя будут звать Наум… тебя — Макар… тебя — Лука… тебя — Игнат…
За его спиной у костра Агафон приподнялся на локте, выгнул шею, и возбужденно прошептал в прикрытую рыжей лохматой шапкой макушку деду Зимарю, лежавшему к нему головой:
- Он чокнутый, это наш лукоморский царевич… Что он делает, дурья голова?.. Это же умруны!.. УМРУНЫ!!! Давать имена покойникам — это всё равно, что выбивать надписи на надгробных камнях: кроме самого надписывающего это не нужно никому!.. Это же маразм чистой воды!..
- Это ты у нас дубина, мил человек Агафон, хоть
Утром, едва царевич продрал глаза и пришел к выводу, что то, что он спал, ему приснилось, так как человек, который спал всю ночь, не может чувствовать себя таким разбитым и не выспавшимся, к нему подошел один из умрунов и почтительно доложил по уставу:
- За ночь мы осмотрели местность, Иван. На западе, в полукилометре от лагеря, найден родник. К юго–востоку отсюда, километрах в семи с небольшим, есть дорога, которая ведет в деревню. До нее еще километров десять. В саму деревню мы не заходили, и дальше не разведывали. Посторонние не проходили. Больше ничего значимого обнаружено не было. Доложил Кондратий.
Сонный мозг Иванушки машинально отметил, что Кондратий — это который с тонким шрамом над левой бровью (надо запомнить, и вовсе они не на одно лицо), и только потом осознал, что ему только что сообщили о том, что недалеко отсюда (если сравнивать с расстоянием до Лукоморья) находится человеческое жилье. Жилье, в котором есть горячая печка для просушки Масдая и, если уж совсем повезет, опытная бабка–травница или мудрый знахарь, которые смогут позаботиться о расхворавшемся деде Зимаре…
Дед.
При мысли о нем лукоморец проснулся окончательно.
Дед не спал всю ночь — совсем как тогда, на чердаке домика в горах, когда им пришлось оставить больного старика на попечение хозяина и уйти навстречу ехидно ухмылявшейся — наверное, в предвкушении чего–то приятного — судьбе [108]. Иван вставал через каждые десять минут то чтобы проверить, не сбросил ли в беспамятстве больной мокрое полотенце со лба, то чтобы снова намочить его, то напоить старика…
Вода в обеих флягах скоро кончилась, и он попросил кого–то из умрунов, кто оказался ближе к нему на тот момент, попробовать поискать поблизости какой–нибудь родник, ручей, речку, море, океан — короче, любой источник холодной воды, годной для смачивания их полотенца — куска желтоватой грубой ткани, вышитой по краям лошадиными головами — прощальный подарок жены Керима бывшим пленникам.
Кто–то, кажется, Терентий, нашел родник и принес воду, но остальные продолжали поиски, и вот — деревня…
Деревня — это хорошо.
Иван усилием воли, которого Агафону хватило бы, чтобы на голой земле разжечь костер высотой с трехэтажный дом и такой же площади, открыл нараспашку мутные глаза, сфокусировал их в районе Кондратия (погрешность — плюс–минус метр) и расплывчато кивнул:
- Спасибо… Передай, пожалуйста, остальным, что мы сейчас встаем, завтракаем, собираемся и идем в деревню, которую вы нашли. Чтобы все были в сборе.