И ты познаешь любовь
Шрифт:
Подойдя к окну, Мария Петровна прислонилась к косяку и посмотрела на улицу. На бледном и утомленном лице Светловой были видны следы тяжелой внутренней борьбы.
– Хорошо, – наконец выдавила из себя Светлова, – приводи ее. Только… Сегодня у нас что? Понедельник? Так вот, приводи ее в четверг. Дай мне два дня. Должна же я привыкнуть к мысли, что девушка будет жить в моем доме.
– Договорились, – обрадовалась Орлова.
Клавдия Ивановна не сразу объявила Маше, что та должна переехать жить к Светловой. Лишь к исходу среды она решилась. Ее предложение было полной неожиданностью для девушки и повергло в смятение. Маша вмиг покраснела, потупила взор и до боли прикусила нижнюю губу. Глядя на девушку, Клавдии Ивановне стало жаль ее, ведь, в конце концов, она не виновата в том, что полюбила Григория.
– Маша, пойми меня правильно. Ты и Григорий… вы просто друзья, и я это знаю. Но люди… На каждый
– Да, да… я понимаю, – чуть не плача, произнесла Маша.
Тайна, которую она хранила в сердце и старательно скрывала от всех, была раскрыта. Тяжелое оцепенение, мешавшее собраться ей с мыслями, точно парализовало ее.
– Вот и хорошо, дочка. Собери свои вещи. Мария Петровна уже приготовила тебе комнату, так что завтра и пойдем.
Комната, в которую Мария Петровна решила поселить Машу, раньше принадлежала Ольге. В левом углу стояла железная кровать, рядом – массивный сундук, полученный Марией Петровной в качестве приданого от родителей, прямо напротив двери красовался стол из красного дерева, над которым висела самодельная книжная полка, а у окна – два стула. На подоконнике стояло несколько маленьких горшков с цветущей геранью. Тряпичная кукла, любимая игрушка Ольги, сидела на сундуке, покрытом самотканым покрывалом. На столе был сохранен тот же рабочий беспорядок, который царил и при Ольге. Стопка ученических тетрадей, несколько книг, затасканная картонная папка, в которой хранились рисунки и эскизы, сделанные Ольгой, черный уголек и перьевая ручка… Кажется, вот сейчас откроется дверь и войдет Ольга, и комната сразу же наполнится жизнью и солнечным светом.
– Живи, – распахнув дверь комнаты настежь, сказала Мария Петровна и удалилась на кухню, оставив девушку одну.
Маша, сжимая в руке маленький чемоданчик, нерешительно переступила порог и с нескрываемым любопытством оглядела комнату. Какая злая ирония судьбы! Она находится в комнате, в которой до недавнего прошлого жила, по существу, ее соперница, Ольга Светлова. Что было в этой девушке такого, чего нет в Маше Прохоровой? Почему Григорий, находясь рядом с Машей, все время вспоминает Ольгу? Ольга, даже находясь вдали от родных мест, стояла между ними. Дом, где жила Ольга, улица, по которой она ходила, школа, в которой она училась, и даже воздух – все дышало и жило воспоминанием о ней.
Григорий в первые дни приезда в деревню уделял Маше много внимания, так как знал, что у нее нет ни родных, ни знакомых, и поэтому чувствовал ответственность за судьбу девушки. Он показал ей деревню и познакомил со своими друзьями и знакомыми. Деревенская молодежь сначала отнеслась к Маше с некоторым предубеждением, но постепенно, по мере того как узнавали ее, изменили свое отношение к ней в лучшую сторону. Но даже после этого Маша не могла отделаться от мысли, что хотя они и приняли ее в свой круг, она никогда не станет им так же близка и любима, как Ольга Светлова. Решив остаться жить в деревне, Маша незаметно для себя прониклась ее духом и заботами. Ее покорили великолепные деревенские пейзажи, запах вспаханного чернозема, деревенская тишина и пение петухов. Особенно поэтично выглядела в жизни деревни так называемая «улица». Вечером после трудового дня деревенская молодежь собиралась на краю деревни у амбара. Гармонист Мишка Козлов, рыжеволосый, с вихрастым чубом парень, занимал самое почетное место на ступенях амбара, а молодежь рассаживалась рядом на бревнах. Пение задушевных песен и пляска под гармонь – какое же это было великолепное зрелище.
Однажды, поддавшись общему веселью, Маша не выдержала и запела:
Бьется в тесной печурке огонь,На поленьях смола, как слеза.И поет мне в землянке гармонь,Про улыбку твою и глаза.Мишка-гармонист тряхнул чубом, и его пальцы виртуозно забегали по клавишам музыкального инструмента. Молодежь сразу же притихла, а Маша, зардевшись, обхватила руками колени и продолжила песню уже под звуки гармони. Она пела и мысленно предавалась воспоминаниям о прошедшей фронтовой жизни. Григорий стоял у молоденькой березки и с нескрываемым любопытством наблюдал за девушкой, точно видел ее впервые. В его взгляде было столько восхищения и неподдельного интереса, что Маша мгновенно почувствовала себя счастливой, совершенно счастливой.
– А у тебя красивый голос и ты замечательно поешь, – похвалил Григорий Машу, когда они возвращались домой после «улицы».
Глядя на девушку, он улыбнулся ей той обворожительной улыбкой, какой мог улыбаться
– Гришенька, Гришенька… – в любовном экстазе шептала Маша, не в силах оторваться от сильного молодого тела Орлова.
Безумство овладело ею, затуманило разум и сломило волю. Маша жаждала страстных поцелуев, волнующих и пусть даже постыдных ласк. Однако Григорий быстро пришел в себя и решительно отстранил девушку. Его губы слегка дрогнули, черты лица приобрели ледяную суровость.
– Маша, прошу тебя… не надо.
Маша, приоткрыв рот, с секунду смотрела на Григория, потом, не говоря ни слова, повернулась и пошла к дому Светловых. Она не помнила, как очутилась в своей комнате. Бросившись на постель, Маша вцепилась зубами в наволочку, пытаясь изо всех сил не разрыдаться.
После этого случая в ее наивной душе воцарилось убеждение, что теперь Григорий не сможет относиться к ней, как прежде, по-дружески. Поцелуй, страстный, безумный… Ведь должен же он что-то значить для него! Но на поверку все было иначе. Григорий вдруг стал избегать девушку. Единственным местом, где молодые люди могли встретиться, была «улица». Но и туда Григорий стал наведываться от случая к случаю. Маша совсем загрустила. Любовь, дарующая людям радость и наслаждение, не имела ничего общего с любовью Маши, любовью безответной. Потребность видеть Григория каждый день была ей необходима так же, как потребность дышать. Она не в силах была жить без своего любимого, и от этого лишилась сна, аппетита, похудела и еще больше подурнела. Девушка в полной мере познала боль разочарования в любви, отчего и жить-то не хотелось, если бы не работа. Только на работе она чувствовала себя нужным и полезным человеком.
Больница, в которую устроилась работать Маша, была расположена в поселке городского типа Мураши, что в трех километрах от деревни Озерки. Поселок и деревню соединяла грунтовая дорога, вдоль которой тянулась посадка белой акации. Маша выходила из дома за полтора часа до начала работы, чтобы у нее было время подумать за время пути о своей жизни, складывавшейся не так, как она мечтала.
Руководил больницей главный врач Виктор Макарович Большой. Это был сорокалетний мужчина щуплого телосложения, невысокого роста, с темными, гладко зачесанными назад волосами, слегка поседевшими на висках. Виктор Макарович с радостью принял Машу на работу. Больница всегда испытывала потребность в квалифицированных кадрах, а тут – хирургическая медсестра, прошедшая войну с первых и до последних дней. Так сложилась судьба, что главврач не был на войне, хотя неоднократно подавал заявления с просьбой отправить его на фронт. В первые дни войны ему отказали в просьбе, посчитав, что он больше принесет пользы, если останется работать в своей поселковой больнице (русские вой ска при отступлении несли большой урон в живой силе), а затем пришли немецкие оккупанты, установившие ненавистный режим, просуществовавший до 1944 года. В годы оккупации главврач пережил ужасную трагедию, оправиться от которой так до конца и не смог. Маше об этом под большим секретом рассказала Кира Александровна Морозова, работавшая в больнице кастеляншей.
У Виктора Макаровича была жена и двое детей тринадцати и четырнадцати лет. Однажды группа комсомольцев-активистов казнила славившегося своей жестокостью полицая Козленко, повесив его прямо перед собственным домом. В ответ немцы жестоко расправились с местным населением. Они выгнали из домов, расположенных на окраине, женщин, стариков и детей, заперли их в амбаре и подожгли. Всего было сожжено пятьдесят человек, среди которых жена и дети главного врача. Виктор Макарович уцелел чудом. В самый последний момент, когда двери амбара закрывали на засов, за него вступился перед немецким полковником староста Масалкин, который до революции был преуспевающим купцом, а после – серым неприметным работником. В свое время главврач вылечил его единственную шестнадцатилетнюю дочь, которая долгие годы была прикована к постели. После нескольких операций она поправилась и снова смогла ходить. Какой-никакой, но Масалкин не забыл, чем был обязан Виктору Макаровичу, и за добро отплатил добром. Однако немцы подарили жизнь Большому не ради акта милосердия, а после того как староста заверил их, что Виктор Макарович – талантливый хирург и смог бы принести Германии больше пользы живой, чем мертвый. Но русский врач категорически отказался работать на немцев, за что был жестоко избит, а затем кастрирован.