И ты познаешь любовь

Артемова Алла

«Немцы… смотри, – со злостью прошептал Павел и досадливо сплюнул на снег. – Раз, два, три… – через минуту стал медленно считать он, крепко сжимая в руке автомат. – Черт, да их тут целая рота. Что будем делать, Сергей?»

«А разве у нас есть выбор?» – я передернул затвор автомата.

«Жаль… – Павел чуть прищурил глаза. – Как там у Некрасова: „Жаль, что в эту пору прекрасную жить не придется ни мне, ни тебе“».

«Не грусти, Паша. Светлое будущее увидят наши дети и внуки», – подбодрил я Степанова.

«Наши дети? – Павел сдвинул ушанку на затылок. – А есть ли они у тебя, эти дети?»

«Нет», – я покачал головой.

«Вот и у меня нет ни жены, ни детей, ни невесты. Поверишь, даже девушки не было. Я не имею ни малейшего представления

о том, как это бывает… ну, словом… в постели с женщиной».

«Тогда пусть те, кто останутся в живых, их дети и внуки познают радость счастливого будущего», – оторвавшись от ствола дерева, выкрикнул я и дал короткую очередь, а затем бросился к кустам, видневшимся вдали.

Павел рванулся за мной. Вслед нам со стороны немцев не последовало ни единого выстрела.

«Сволочи, живыми хотят взять, – подумал я и повернулся в сторону Павла: – Береги патроны, Паша. Стреляй только в случае необходимости. Фашистские гады хотят взять нас измором, но не на тех напали. Мы еще покажем им, где раки зимуют».

Не знаю, кто кому показал зимовье раков, но положение наше было незавидное. Мы с трудом пробирались сквозь снежные заносы вперед. Немцы ни на шаг не отставали, плотным кольцом окружая нас со всех сторон. От изнеможения и усталости мы валились с ног, патроны были на исходе. И вот наступил момент, когда у нас осталась одна граната на двоих.

«Давай простимся, Паша», – хриплым голосом сказал я и крепко обнял Степанова.

Взявшись за руки, мы прислонились к сосне и стали ждать, пока немцы подойдут к нам как можно ближе, чтобы подороже продать им свою жизнь. Немцы двигались плотной цепью прямо на нас, держа перед собой наготове автоматы. Они уже не прятались за деревьями, а шли в полный рост, поскольку знали, что патроны у нас все израсходованы и им нечего бояться. Когда фашисты были в нескольких шагах от нас, я выкрикнул: «За Родину! За Сталина!», и метнул в них гранату. Раздался оглушительный взрыв. Тела фашистов вперемежку со снежной пылью и комьями земли разлетелись в разные стороны. У меня перед глазами в бешеном ритме все закружилось, земля словно уплывала из-под ног, и я, обливаясь кровью, упал на снег.

Сознание пришло ко мне лишь через несколько дней. Из безграничной темноты вдруг стали высвечиваться светлые пятна, которые то появлялись, то вновь пропадали. Постепенно я стал различать силуэты людей, находящихся около меня. В голове стоял невероятный шум и гам. Я негромко застонал, чем привлек к себе внимание врачей, и коснулся рукой головы. Она была туго забинтована. А дальше со мной произошла невероятная вещь – я полностью потерял память. По словам лечащего врача, Татьяны Ивановны, меня нашли в лесу партизаны. На самолете меня доставили в госпиталь, где врачи в течение нескольких часов боролись за мою жизнь. Итак, я выжил. Но это мало доставляло мне радости, поскольку я не имел ни малейшего представления, кто я.

– Мама, – взволнованно воскликнул Сергей, – если бы ты знала, как страшно не помнить собственного имени. Я закрывал глаза и до боли в затылке старался вспомнить хотя бы малейший эпизод из прошлой жизни. Но все было напрасно. В конце концов больные в госпитале окрестили меня «Непомнящий». Однообразные и пустые дни как тысячелетия тянулись сначала в госпитале, а потом в санатории, куда меня перевели, чтобы окончательно поправить мое здоровье. Имя «Непомнящий» прочно закрепилось за мной, и я со временем стал откликаться на него.

– Сынок, но как к тебе все-таки вернулась память? – нетерпеливо спросила Мария Петровна.

– Мама… меня спасла Ольга! Именно она помогла мне вспомнить все.

– Ольга!? – неожиданно громко воскликнула Светлова и недоверчиво посмотрела на сына, точно сомневалась, все ли у него в порядке с головой.

– Да, мама. И не смотри на меня так, точно я тронулся умом, – с обидой сказал Сергей.

– Сынок… – Мария Петровна виновато поджала губы.

– Однажды утром я вышел из санаторного корпуса, чтобы посидеть на скамейке и погреться на солнышке.

Впереди, у большой клумбы, засаженной цветами, белокурая девочка лет трех-четырех играла в мячик. Она весело резвилась, и я невольно залюбовался ею. Девочка высоко бросала вверх мячик и, широко раскинув руки, пыталась поймать его. Раза два ей удалось это, но на третий мяч проскочил мимо детских ручонок, ударился о землю и покатился по песчаной дорожке в мою сторону. Девочка бросилась за мячиком, который закатился под мою скамейку. Она подбежала и, как взрослая, до комичности серьезно всплеснула руками и покачала головой. Я наклонился, достал мяч и протянул его девочке. «Спасибо», – вежливо поблагодарила она и резко повернулась с намерением убежать. Но я остановил ее. «Как тебя зовут, крошка?» – полюбопытствовал я, не в силах скрыть улыбку. Малышка повернулась. Густые черные ресницы взметнулись вверх, на меня смотрели небесно-голубые глаза. «А кто как, дяденька, – девочка скорчила рожицу. – Папа зовет меня „Мое солнышко“, мама – Ольгуша, а вообще-то меня зовут Ольга». «Солнышко… Ольга…» – взволнованно воскликнул я и обхватил голову руками. Эти два слова явились своеобразным кодом к утраченной мною памяти. Я вдруг вспомнил, как отец называл нашу Ольгу нежно и ласково «Солнышко». Память вернулась ко мне так же неожиданно, как и покинула. Я вспомнил, все вспомнил. Вот так Ольга помогла мне, даже сама не ведая об этом.

– Мария Петровна, Сергей, вы извините меня, что прерываю вас, – сказала Маша и смущенно улыбнулась. – Мне пора на работу. Я сегодня заступаю на ночное дежурство, поэтому хочу проститься с вами до завтрашнего утра.

– Да-да, Маша, иди. В дороге будь осторожна, и до завтра.

Сергей проводил Машу до двери.

– Мама, как все-таки эта дурнушка оказалась в нашем доме?

– Сережа, ну зачем ты так? – укорила мать сына. – Маша действительно не красавица, но добрая девушка, и это в полной мере компенсирует ее внешние недостатки. Она приехала в деревню с Григорием Орловым в мае этого года. В результате ранения в грудь Григория раньше времени комиссовали из армии. Маше было поручено сопровождать его из госпиталя домой.

– Гришка! Черт! Так он вернулся. Вот здорово! – Сергей взволнованно прошелся по комнате. – Ах да, ты, кажется, что-то хотела рассказать об этой девушке, Маше. Я слушаю тебя.

– Приехав в деревню, Маша решила остаться здесь навсегда. У нее нет ни дома, ни семьи. Она воспитывалась в детдоме.

– Бедняжка, – Сергей покачал головой.

– Сначала Маша жила у Орловых, но потом… Мария Петровна невольно запнулась и потупила взор. – Словом, Клавдия Орлова попросила меня временно приютить девушку у нас, пока ей в больнице не выделят комнату. Вот и все.

– Все!? – Сергей недоверчиво посмотрел на мать. – Мама, не темни, ты что-то явно недоговариваешь.

– Глупости все это, сынок, о которых даже не стоит и говорить, – Мария Петровна махнула рукой. – Ты лучше поди, приляг. А я тем временем приготовлю на стол, вечером позовем соседей. Надо же, сынок, отметить твое возвращение домой.

– Ой, мама-мама, – Сергей с лукавым видом погрозил Марии Петровне пальцем.

Маша торопливой походкой шла по главной деревенской улице, напевая веселую песенку. Приезд Сергея благотворно повлиял не только на Марию Петровну, но и на Машу. Она была в прекрасном настроении. Девушка от души была рада за Марию Петровну. Маша прошла мимо сельпо, мимо небольшой площади, в центре которой стояло трехэтажное здание школы из красного кирпича, уцелевшее только потому, что там во время войны была немецкая комендатура. Впереди виднелся небольшой пустырь, заросший полынью, ковылем и еще той травкой, с которой Маша любила сдергивать султанчик и загадывать, что останется в щепотке – петушок или курочка. Сразу же за пустырем стояло несколько утопающих в зелени деревянных и глинобитных домов, в одном из которых жил Григорий Орлов. Маша замедлила шаг. Всего несколько секунд потребовалось ей, чтобы принять решение. Девушка встряхнула головкой и направилась к дому Григория.