И восходит луна
Шрифт:
– Да, Кайстофер.
Он кивнул.
– Спасибо тебе.
Грайс кивнула ему. Он будто не интересовался, почему ей было плохо, и это ее обидело. Грайс молча завтракала, Кайстофер, впрочем, тоже не был особенно разговорчив.
– О, поняла, - сказала Аймили, так и не сумев их разговорить.
– Всем пока, я лучше отправлюсь в более веселое место.
После завтрака они вернулись в комнату. Он сказал:
– Я знаю, что тебе плохо.
– Мне страшно, - сказала Грайс и будто услышала свой голос со стороны - вообще никаких эмоций. С тем же успехом она могла
– Я знаю. Ты носишь в себе детеныша другого вида. Значит, твой организм будет работать на пределе, потому что этот детеныш будет брать все, что запрограммирован брать.
– То есть, он сожрет меня изнутри?
– Метафорически говоря. Тебе будет тяжело. Но есть и хорошие стороны.
– Неуязвимость для внешнего воздействия?
– Откуда ты знаешь?
Грайс пожала плечами. Ей не хотелось упоминать об их встрече на закрытом этаже.
– Дайлан сказал.
– Что ж, Дайлан прав. Но мне было бы неприятно, если бы ты экспериментировала с этим у меня на глазах.
– Меня не интересуют подобные вещи, - сдержанно сказала Грайс.
А потом Кайстофер увлек ее на кровать рядом с собой.
– Я тебе очень благодарен.
Он обнял ее так, будто они собирались спать.
– Пока не за что, - сказала Грайс. Он обнял ее крепче.
– Я тебе кое-что расскажу. В прошлом божественные пары могли проводить что-то вроде синхронизации. Это нужно было для успокоения детеныша, и для лучшего контакта самца и самки, чтобы они не вгрызались друг в друга. Это высшая степень связи между богами. Она не утрачена и для пар вроде нас с тобой или Ноара с Олайви.
Он говорил отрешенно, как преподаватель на замене, читающий лекцию о предмете, с которым знаком лишь поверхностно. Его шаблонная речь сейчас звучала как-то особенно изолированно. И одновременно с этим он крепче обнял Грайс.
Она закрыла глаза. Ей стало страшно, что паралич вернется. А потом Грайс вдруг услышала биение его сердца так близко, будто оно билось в ее собственной груди. Она буквально почувствовала его. Грайс лежала, ощущая, как ее обнимает Кайстофер, и в то же время она уже не была собой - в полной мере, и он собой не был. Грайс чувствовала его дыхание, будто вдыхала сама.
И еще она ощущала присутствие их ребенка - бессловесное, бессердечное пока, и все же оно было.
Грайс ощущала его объятия, и ощущала, что он чувствует, обнимая ее. Ощущала все за них обоих и была ими обоими, и он был ей, и будто бы они были кем-то еще. Один плюс один, это уже не только один и один, но и два.
Грайс не знала, как выразить это странное ощущение. Выражение довербальных процессов на вербальном уровне в некотором смысле невозможно.
Они были абсолютно едины, и Грайс удивлялась, как она могла позволить себе такую степень близости, ту самую, что так часто фигурировала в ее страхах. Это была близость, которая поглощает полностью.
Ее страх мешался с его страхом, он тоже боялся, но - чего-то другого и в то же время похожего.
Они не двигались. Грайс чувствовала, как страх растворяется, и остаются только они - физические
Грайс вдруг стало так спокойно, будто она была в открытом космосе, так далеко ото всех, как только могла, но все же - с кем-то, с кем-то таким родным, знающим ее так хорошо.
Грайс уснула, ощущая, как засыпает он.
Глава 10
Грайс проснулась, все еще ощущая, что они едины. У нее было два сердца, и оба они бились ровно и успокаивающе. Он спал, она чувствовала это. Грайс скользила по поверхности его снов, стоило ей закрыть глаза. Какие-то коридоры, незнакомые ей люди, бессмысленные просьбы, которые нельзя не выполнить - у Кайстофера были очень человеческие сны.
И в то же время Грайс еще ощущала запах, исходивший от второй его части - сахарно-молочный, с нотками розы, похожий на цветочный крем, детский и чувственный одновременно.
Грайс развернулась к нему, нить между ними болезненно натянулась, и Грайс прильнула к Кайстоферу, чтобы продлить ощущение близости - она почувствовала как он ощутил ее прикосновение.
– Спи, - сказала она, когда Кайстофер открыл глаза.
– Мне хотелось тебя поцеловать.
Для Грайс это было непозволительной фривольностью, никогда прежде она не позволяла себе таких развязных жестов по отношению к нему, если дело не касалось того, другого Кайстофера.
Грайс осторожно поцеловала его в губы, поцелуй получился очень ярким из-за сдвоенных ощущений. Она почувствовала, что ему приятна ласка. Он был как зверек, ожидающий нежности от нее и не умеющий об этом сказать.
Грайс погладила его по голове, улыбнулась ему. Впервые она задумалась, что дело не только в том, что она - человек, что она слабее него, но и в том, что он - бог, и он тоже не умеет чего-то, что умеет она.
Грайс заглядывала ему в глаза - они были голубые, яркие, в крохотных желтых пятнышках. Никогда прежде она так не рассматривала его. Сейчас она ощущала его красоту, как свою собственную, восхищалась ей так, как Маделин, наверное, восхищается перед зеркалом.
Грайс вдруг подумала, а ведь его истинный облик, истинный облик его рода - чудовищен. На мгновение закрыв глаза, она увидела перед собой голодные, испещренные глазами щупальца, обвивающие ее. Будь он вовсе не похож на человека, могла бы она его полюбить?
Кайстофер при всех своих слабостях и обсессиях, при всей своей строгости и соблюдаемых приличиях, при всем, что Грайс нравилось в нем, не был похож на нее в самом главном. И даже если столетия сожительства людей с гигантскими спрутами, как говорил ее учитель биологии, дало ему сходство с человеком, это была иллюзия, глазурь, которую слишком легко было соскоблить.
Грайс коснулась кончика его носа, улыбнулась ему. И совершенно неожиданно, он поцеловал ее сам. Грайс знала, что он хочет сказать, но эти мысли никак не оформлялись в их разделенном разуме. Он хотел что-то рассказать, он хотел, чтобы она что-то знала, он доверял ей.