И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата

Сборник статей

⁸ Чудаков А.П. Поэтика и прототипы // В творческой лаборатории Чехова. М., 1974. С. 182.

⁹ Там же. С. 189–191.

¹⁰ Чудаков А.П. Какой воротник был у Евгения Онегина? // Вестник Литературного института им. А.М. Горького. М., 1999. С. 8.

¹¹ «Воротник не работает прямо на предметную содержательность эпизода или на его эмоциональный ореол, или на социально-имущественную характеристику героя. <…> Подробность эта – одна из первых в русской словесности деталей нового типа, создаваемых дотоле необычной, самодостаточной пристальностью художественного зрения…» (Там же. С.4).

¹² Там же. С. 7–9.

¹³ Чудаков

А.П. К проблеме тотального комментария «Евгения Онегина» // Пушкинский сборник. М., 2005. С. 210; курсив наш.

¹⁴ Там же. С. 226–227.

¹⁵ Чудакова М., ТоддесЕ. Прототипы одного романа // Альманах библиофила. М., 1981. Вып. Х. С. 172–190.

¹⁶ Об этом (в том числе – о неуместности понятия генезиса с точки зрения Ц. Тодорова) см.: Чудакова М.О. К понятию генезиса // Revue des Etudes slaves. 1983. Vol. LV. № 3. P. 409–418.

¹⁷ Булгаков М.A. Пьесы 1930-х годов. СПб., 1994. С. 47.

¹⁸ Из послесловия племянника Е.С. – О. Нюрнберга – к немецкому изданию ее дневника: Aus dem Leben von Elena Bulgakova II Bulgakova]. Margarita und der Meister. Berlin, 1993; перевод выполнен по нашей просьбе Г. Гаевым; курсив наш.

¹⁹ – Немировича Бог спас, – с мечтательной улыбкой говорила мне Елена Сергеевна, – Миша не успел изобразить его… Ему должна была быть посвящена вся вторая часть романа. У Миши все уже было придумано… Какие злые сцены он мне разыгрывал!..

²⁰ Петровский М. Мастер и город: Киевские контексты Михаила Булгакова. Киев, 2001. С. 219–220.

²¹ Осповат А.Л. Исторический материал и исторические аллюзии в «Капитанской дочке»: Статья первая // Тыняновский сборник: Шестые-Седьмые-Восьмые Тыняновские чтения. М., 1998. Вып. 10. С. 55.

²² Там же. С. 42.

²³ Осповат А.Л. Именование героя «Капитанской дочки» // Лотмановский сборник. М., 2004. [Вып.] 3. С. 261–265.

²⁴ Как нам уже приходилось отмечать, «работая над этой сценой, Булгаков не только не мог забыть специфического эпистолярного контекста романа. Он предполагал также, что, попав на стол адресату писем, роман и для него окажется в том же контексте. Потому, помимо всех других истолкований реплики Воланда „Рукописи не горят!“, следует иметь в виду и такое: реплика описывала то самое впечатление „первого читателя", которое моделировалось автором романа с учетом фразы из письма 1930 г. – „бросил в печку черновик романа о дьяволе…" (почти буквально повторенной Мастером: „…Я сжег его в печке"). Этой репликой адресату письма и романа навязывался высокий тон предполагаемого контакта. В определенном, рассчитанном только на одного читателя смысле роман был новым письмом, опирающимся на то, первое (единственное, на которое последовал ответ); он должен был возродить в памяти адресата как это, так и другие письма, настаивал на отождествлении их автора – с героем романа: „первому читателю" предлагался ключ для понимания личности настойчивого корреспондента.

В 1931 году Булгаков писал: „с неудержимой силой во мне загорелись новые творческие замыслы"; „писательское мое мечтание заключается в том, чтобы быть вызванным лично к Вам". Вопрос Воланда: „А кто же будет писать? А мечтание, вдохновение?" и ответ Мастера: „У меня больше нет никаких мечтаний и вдохновения тоже нет“ содержат, на наш взгляд, отсылку к письму. Изображая себя, покончившего с мечтаниями, автор, однако, самим наличием романа предъявлял себя же самого, исполненного вдохновения. Еще более, может быть, выявлен этот специфический план сцены в переговорах Маргариты с Мастером. Почти вульгарной, бытовой, выпадающей из стилевой ткани нотой звучит реплика Маргариты: „Позвольте мне с ним пошептаться". При ее посредстве в текст романа инкорпорируется – как письмо, написанное особыми чернилами между строк книги, – сообщение со специальной адресацией: „…что-то пошептала ему. Слышно было, как он отвечал ей: – Нет,

поздно. Ничего больше не хочу в жизни. Кроме того, чтобы видеть тебя“. Содержание их разговора внятно лишь тому, кто знаком с фактами биографии автора, и прежде всего – адресату его писем с повторяющейся и так и не удовлетворенной просьбой. Спустя почти десять лет Булгаков вторично отказывался от своей просьбы – теперь уже не застигнутый врасплох внезапным звонком, а многократно все передумав, разуверившись в успехе каких бы то ни было писем и просьб. В словах этих заключалось сообщение – больше не прошусь; опоздано. Не отрицалась, однако, соблазнительность неосуществленных мечтаний; далее слово предоставлялось Воланду, и почтительно выслушаны были его слова, аккумулирующие все отрицательные ответы: „Это не самое соблазнительное". И подсказкой судьбе, ее заклинанием звучали следующие реплики Воланда, посылаемые автором не только неведомому будущему читателю, но и конкретному настоящему: „ваш роман вам принесет еще сюрпризы… Ничего страшного уже не будет"». Подробнее см.: Чудакова М. Соблазн классики // Atti del Convegno “Michail Bulgakov” (Gargnano del Garda, 17–22 sett. 1984).Milano, 1986. Vol. I. P. 75–104.

²⁵ Двинятин Ф.Н. Об одном возможном случае прототипического подтекста: персонажи Гоголя и литераторы // Текст и комментарий: Круглый стол к 75-летию Вячеслава Всеволодовича Иванова. М., 2006. С. 167–177. Особо отметим одно из примечаний в этой работе, под которым можно бы и подписаться: «Здесь и далее слово прототип нужно читать так, как если бы оно всегда стояло в кавычках.

Еще раз: литераторы не прототипы персонажей, а в том числе прототипы, в каком-нибудь, по слову Ахматовой, третьем, седьмом или двадцать девятом смысле» (с. 172). Вот эти смыслы в работах о прототипах обычно никогда не идут в ход.

²⁶ Альтман М. С. Достоевский: По вехам имен. [Саратов], 1979. С. т.

²⁷ Там же. С. 112.

²⁸ Впоследствии, рассказывала нам Татьяна Николаевна Кисельгоф (урожд. Лаппа), его первая жена, он не раз упрекал ее за то, что остался под советской властью в момент эвакуации Белой армии: «Ты – слабая женщина, не могла меня вывезти!» Очнувшись после болезни в советском Владикавказе, он каждый день ждал, что его опознают и расстреляют. Ср. советскую демагогию по этому поводу: «Владикавказскому ревкому очень нужны люди. Михаил Булгаков – на бледном после болезни лице его лихорадочной и веселой жаждой деятельности горят глаза – получает назначение в политотдел искусств. <…> Жизнь налаживается. Голодная, неустроенная, пронзительно светлая» (!) (Яновская Л. Творческий путь Михаила Булгакова. М., 1983. С. 59).

²⁹ Прототипическая основа романа в советское время иногда описывалась таким образом: «В декабре 1918 Булгаков <…> стал свидетелем кровавой волчьей схватки между двумя контрреволюционными силами – служившими гетману белогвардейскими войсками и петлюровскими националистами. Эти события опишет неоднократно – в „Белой гвардии", в „Днях Турбиных"…» (Там же. С. 33). Конечно, в «Белой гвардии» – никак не равнозначные волчьи стаи; в одной из «стай» – оба его брата и, возможно, он сам, судя по рассказанному нам Татьяной Николаевной: «…K нему приходили разные люди, совещались и решили, что надо отстоять город. И он ушел. Мы с Варей (сестра писателя) вдвоем были, ждали их. Потом Михаил вернулся и сказал, что все было не готово и все кончено – петлюровцы уже вошли в город. А ребята – Коля и Ваня – остались в гимназии. Мы все ждали…» (Кисельгоф Т.Н. Годы молодости // Воспоминания о Михаиле Булгакове. М., 1988. С. 118).

³⁰ Младший брат Булгакова тоже пишет стихи – и посылает из Парижа в Москву старшему на апробацию.

³¹ Однокурсник Булгакова Е.Б. Букреев в наших беседах назвал «Белую гвардию» вещью «очень семейной» – имея в виду и проекцию на историю семьи, и узнаваемость персонажей. Отметим и слова умирающего Булгакова, зафиксированные его сестрой Н.А. Булгаковой-Земской: «Я достаточно отдал долг уважения и любви к матери, ее памятник – строки в „Белой гвардии"» (Земская Е. А. Михаил Булгаков и его родные: Семейный портрет. М., 2004. С. 185).