И время и место: Историко-филологический сборник к шестидесятилетию Александра Львовича Осповата
Шрифт:
Хотя «Иван Грозный» – не аллегория, а художественное произведение, Молотову нельзя отказать в политическом чутье. Ассоциации между репрессиями Сталина и Грозного действительно входили в задачу Эйзенштейна, из чьих рабочих записей видно, как тщательно отбирались знаки, способные подобные ассоциации породить. Вопреки распространенному в среде культурологов представлению, Эйзенштейн был далек от того, чтобы ставить искусство на службу политики. Но он и не чурался политики и, когда считал нужным, ставил ее на службу искусству. Несколько упрощая, можно сказать, что в работе искусства Эйзенштейн видел монтаж эмоциональных возбудителей – а в этом качестве политические возбудители ничем
Одним из таких возбудителей в «Иване Грозном» режиссер сделал слово «Взять!». Весной 1978 года в перерыве между заседаниями проводившейся в Риге всесоюзной конференции «Эйзенштейн – 80» Р.Д. Тименчик заметил, что в том значении, использованном в «Иване Грозном», «Взять!» – слово не древнерусской, а сталинской эпохи. Действительно, среди десяти значений лексемы взяти, зарегистрированных в Словаре русского языка XI–XVII веков, значение «взять под арест» не зафиксировано (правда, есть близкие к нему обороты – «взять город» и «взять в полон»), тогда как в словарях современного языка взять в значении «задержать, арестовать» идет под номером два – сразу после физического действия.
Лексикография – шаткое подспорье, но, независимо от того, когда именно слово взять приобрело значение «взять под арест», не приходится сомневаться, что в сталинскую эпоху это значение вытттло на первый план. В июне 2003 года А.Л. Осповат, с которым я поделился давним наблюдением Тименчика, любезно напомнил мне о приведенном в воспоминаниях Эренбурга анекдоте, которым в декабре 1937 года Михаил Кольцов поделился с мемуаристом, только что вернувшимся с испанских боев в Москву. Эренбург вспоминает:
Я рассказал ему про Теруэль, сказал, что видел перед отъездом его жену Лизу и Марию Остен. Зачем-то он повел меня в большую ванную комнату, примыкавшую к кабинету, и там не выдержал: «Вот вам свеженький анекдот. Двое москвичей встречаются. Один делится новостью: „Взяли Теруэль“. Другой спрашивает: „А жену?“» Михаил Ефимович улыбнулся. «Смешно?» Я еще ничего не мог понять и мрачно ответил: «Нет»16.
Вот несколько документов, по которым видно, как зарождалась и оттачивалась команда «Взять!», столь безотказно работающая в «Иване Грозном».
Все помнят сцену из пролога, где мальчик Иван восстает против правящего от его имени опекуна – боярина Андрея Шуйского. Дело происходит в спальне отравленной боярами матери Ивана. Толстый бородач Андрей развалился на ложе покойной:
ИВАН: Убери ноги с постели! Убери, говорю! Убери с постели матери… Матери – вами, псами, изведенной…
АНДРЕЙ: Я – пес? Сама она сукою была… С Телепневым, кобелем, путалась! Неизвестно, от кого она тобою ощерилась… У, сучье племя!
ИВАН: Взять его! Взять!
На крик вберают два псаря и волокут Шуйского к дверям мимо изумленного таким оборотом дела боярина – ростом и чином пониже.
БОЯРИН: Старшего боярина псарям выдал…
Обратим внимание на «собачий мотив», вплетенный в каждый поворот этой перебранки. В четырех репликах диалога связанные с собакой слова повторяются шесть раз. Такова эта сцена в фильме. В раннем сценарном наброске она выглядела несколько по-другому:
Андрей распрямляется – голиафом.
Иван испуганно смотрит…
видит псарей.
Испуганно (им): «схватить»17.
Как видим, сюжетное ядро то же, но оно еще не обросло мотивной тканью. «Собачья» тема представлена только псарями, а отданный псарям приказ взять Андрея Шуйского под арест
И псари, и этот приказ – выходцы из книг по русской истории. Из истории (главный источник которой – переписка исторического Грозного с историческим Курбским) известно, что единственно верными мальчику Ивану людьми была невооруженная братия псарей, с которыми юный царь ездил на охоту; анахронизмом, конечно, было и слово «схватить», которое, наряду с «вязать», украшает аресты разве что в исторических романах.
Проследим за развитием мотивной ткани. Союз царя и псарей подал Эйзенштейну мысль сделать тему собак одним из лейтмотивов «Грозного». Тут помогло одно совпадение. По некоторым историческим данным, сколоченное взрослым Иваном войско опричников имело гербом метлу (символ чистки), кинжал и изображение собачьей головы. Считается (во всяком случае, так считал Эйзенштейн), что последний элемент позаимствован начитанным Иваном у флорентийцев, которые усматривали в названии монашеского ордена доминиканцев (Dominicani) анаграмму выражения Domini canis (Божьи псы) – а опричники, напомним, рядились монахами.
Итак, решает Эйзенштейн, опричнина – второе воинство Ивана – наследует первому – псарям. И тут, и там доминирует собака: там – реально, тут – образно. Отсюда – решение не вошедшей в фильм сцены «Козьму принимают в опричники», которая дошла до нас лишь в виде зарисовки (илл. i). На ней – сложный и насыщенный символикой обряд, похожий на инициацию в члены тайного общества. В центре группы на коленях – новобранец Козьма, в шею которого веером нацелены пять кинжалов стоящих за его спиной опричников. Слева Эйзенштейн поместил выданный Козьме набор предметов – метла, кинжал и, конечно, собачья голова. Спиной к нам – Малюта Скуратов, в руках которого собачья миска, из которой лакает приводимый к присяге Козьма (наверное, все-таки водку).
Теперь понятно, почему в «Иване Грозном» Малюта называет себя рыжим псом и почему свой план репрессий он излагает Ивану в терминах псовой охоты18. Понятно и то, почему в перебранке маленького Ивана с голиафом-Андреем, столь плачевно завершившейся для последнего, что ни слово, то «псы», «сука», «кобель» и «ощерилась». В этом окружении брошенное псарям «взять!» звучит как собаководческое «фас!».
Все больше склоняясь в пользу взять, Эйзенштейн решает сделать приказ об аресте и – что важно – просодику такого приказа лейтмотивом фильма. Вот еще одна ранняя заметка: «Все казни одним словом, напр.,„взять!“ („схватить“), которое от Андрея Шуйского (второе „взять!“) до Федьки Басманова (или духовника) идет в одной почти интонации»19.
Иллюстрация 1. Посвящение в опричнину. Зарисовка Эйзенштейна к неосуществленной сцене «Ивана Грозного»
С каждым новым вариантом сценария число взять! менялось – в самом обширном из них оно достигло семи. Приказы взять! выстраивались в своего рода эстафету. По первоначальному замыслу первым из них был не приказ псарям взять Андрея Шуйского, а приказ Андрея арестовать Телепнева – того самого, с которым, по мнению Шуйского, путалась мать Ивана. Арест Телепнева Андрей производит у Ивана на глазах – на свою беду, ибо именно тогда будущий царь убеждается в действенности слова взять!