И всё им неймётся!
Шрифт:
Лев Толстой как зеркало антирусской контрреволюции
«Могут и хотят убить...»
В.И.Ленин в самом начале статьи «Лев Толстой как зеркало русской революции» (1908 г.) писал: «Сопоставление имени великого художника с революцией, которой он явно не понял, от которой он явно отстранился, может показаться на первый взгляд странным и искусственным. Не называть же зеркалом того, что очевидно не отражает явления правильно. Но наша революция - явление чрезвычайно сложное; среди массы её непосредственных совершителей и участников есть много социальных элементов, которые тоже явно не понимали происходящего, тоже отстранялись... И если перед нами действительно великий художник, то некоторые хотя бы из существенных сторон революции он должен был отразить в своих произведениях». И Ленин показал, что Толстой действительно отразил и притом не некоторые стороны
Но вот произошла контрреволюция. На первый взгляд тут ещё в большей мере сопоставление имени великого художника с тем, что произошло спустя восемьдесят лет после его смерти, может показаться странным и искусственным. Однако... Ведь если тогда писатель не понимал происходящего, отстранялся от него, то этот режим, эту жизнь, этих людей, что совершили контрреволюцию и теперь правят страной, он знал, как облупленных.
Взгляните на минутку хотя бы в этот уголок огромного толстовского зеркала: «Пишу вам об очень жалком человеке, самом жалком из всех, кого я знаю теперь в России. Человека этого вы знаете и, странно сказать, любите его, но не понимаете всей степени его несчастья и не жалеете его. Человек этот - вы сами...Не могу понять того ослепления, при котором вы можете продолжать свою ужасную деятельность, потому что вас каждую минуту хотят и могут убить, потому что вы уже заслужили ту ужасную славу, при которой всегда, покуда будет история, имя ваше будет повторяться как образец жестокости и лжи... Вы до последней степени доводите озлобление людей ужасами произвола».
И кто же перед нами в зеркале? Да, конечно, Чубайс! Разве не он самый несчастный и жалкий в России человек? Разве не он больше всего на свете любит себя? Разве не он, в ослеплении ненависти начиная реформы, заранее признал, что они приведут к вымиранию 30 миллионов человек, - разве это не ужасная деятельность? Наконец, разве, по его собственным словам, не его хотели убить и хотят убить «каждую минуту» родственники погибших миллионов?
Конечно, мне могут возразить: «Это Толстой о Столыпине, которого он, пророк, проклял и предсказал его убийство, о любимце Никиты Михалкова, нижегородского латифундиста, Сергея Миронова, имеющего пять красных дипломов о высшем образовании, и Путина, почему-те переставшего жаловаться, что ему «культурки не хватает». Правильно, правильно, последний по отсутствию культурки даже учредил премию Столыпина и в первую очередь наградил ею прожжённого патриота Грефа. Дальше того, задумал премьер ещё и поставить памятник своему давнему коллеге, на который предложил скинуться своим министрам. Говорят, уже пустил шапку по кругу, и министресса Голикова с мужем-министром Христенко уже отмусолили из семейного бюджета 350 рублей. Но по справедливости правители должны бы поставить при жизни памятник из золота Чубайсу, у которого в ногах в соответствии с размахом того и другого в их русофобской деятельности торчал бы маленький бронзовый Столыпин, оба со «столыпинскими галстуками». Ну, в интересах художественной гармонии можно и другие фигуры поставить у стоп Чубайса, сами знаете кого, да хотя бы непуганого мудреца Грызлова с буйным фейерверкером Жириновским. А на постаменте хорошо бы выбить приведённые слова Толстого или пусть уж С.Ю.Витте: «Если когда-нибудь будут изданы речи Столыпина в Думе, читатель может подумать: «Какой либеральный государственный деятель!» А на самом деле никто столь безобразным образом не произвольничал, не оплёвывал закон. Чистейший фразёр !»Если министры пожадничуют (что скорей всего) и денег не хватит, то можно ограничиться словами «Чистый фразёр!» Так что Столыпина с его тысячами запоротых и повешенных русских крестьян мы видим в этом зеркале небольшой фигуркой на фоне титанического Чубайса с его миллионами русских.
Но не только Чубайсу надо посмотреть в зеркало, но и тем, кто, объявляя себя его непримиримым противникам, однако долго же твердил на митингах и демонстрациях, в газетах и книгах: «Россия исчерпала лимит революций!» А вот В.Ф.Булгаков, секретарь Толстого, 26 сентября 1910 года рассказал ему, что в Португалии произошла революция (между прочим, третья по счёту), король Мануэль Второй в страхе забился в какой-то подвал, просидел там несколько часов и бежал. В стране объявлена республика. Толстой сказал на это: «В современных государствах революции неизбежны, это как пожар, свет всё разгорается. Придёт время все эти короли насидятся по подвалам. Как ясно в народе сознание несправедливости!.. Переворот в Португалии есть известная ступень. Нет раболепства, произвола личности». Вот кого бы нам в 1991 году к микрофону на митинге в День Победы на Лубянской площади. А мы слышали: «Лимит исчерпан...»
Однако обо всём этом - позже.
Куликово Поле и Рыльское
В прошлом году в конце августа, как только чуть отступила та незабываемая жара, мне довелось третий раз в жизни побывать на Куликовом
– Хорошо бы в будущем году побывать в Ясной Поляне.
– Ебж, - ответил я.
– Что такое?
– Так Толстой писал в дневнике, когда замышлял что-то на будущее: если буду жив.
Все засмеялись... И минул год, и все, слава Богу, живы-здоровы. Так надо ехать! И хотя по обстоятельствам уже без Вовы и Андрея, которых успешно заменила моя жена, мы сели и поехали. Почти в тот же августовский день.
А случилось такое совпадение, что в начале месяца я получил из Ясной Поляны письмо от Сергея Михайловича Романова, незнакомого мне сотрудника усадьбы-музея. Он прислал прекрасно изданную в Туле к 65-летию Победы большую книгу «Мы помним...». Это воспоминания о войне её участников и современников, а также размышления о них и о войне - детей, внуков и даже правнуков. Составили интереснейшую книгу Ю.М.Осипов, директор Центра общественных наук при Московском университете и Л.И.Ростовцева, профессор Тульского филиала Российского торгово-экономического университета, который возглавляет мой добрый товарищ
С.Н.Бабурин. Они написали и содержательные статьи, открывающие книгу.
Конечно, не следовало в такую книгу пускать как учителя патриотизма известного Ивана Ильина, который в эмиграции почитал немецкий фашизм и до и после его разгрома. И можно было бы озаглавить один из отделов книги не так тяжеловесно и наукообразно: «Великая Отечественная война в ценностном мире современной молодёжи». Но подобные промахи забываются, когда читаешь о том, как «Моя бабушка была пулемётчицей» или - «Мой дедушка - защитник Москвы», «Военное детство моего дедушки», «Я буду искать своего прадеда!» Или когда читаешь немудрящие душевные строки, сложенные пенсионеркой Ольгой Михайловной Караваевой:
Три Ивана было на селе, Алексея было два, Александр, Митяй, Илья... Играй, гармошка, не ленись! В их память песнею сложись...А какие фотографии в книге! Довоенные и военные, одиночные и групповые, погибших, ушедших и живых,...
Какие прекрасные лица! И как бесконечно родны... Медали, нашивки, петлицы - Приметы и знаки войны.Я считаю себя туляком, потому что из Глухова, что под Ногинском (Богородском), где родился, мы уехали, когда мне было лет пять, и ничего не помню из столь раннего детства, кроме странных мистических сновидений да одного совсем не мистического случая: очень любившая меня тётя Агаша, соседка по квартире, зачем-то высунула мою юную, ничем не обременённую голову в форточку и долго не могла втащить обратно. А изрядную часть и «сознательного детства», и отрочества, и юности я провёл в Рыльском у милой бабушки Арины Никифоровны и дедушки Федоре Григорьевиче, тоже очень добром и славном, золотые руки, но время от времени отключавшимся от бренного мира по причине запоя, что, впрочем, не помешало ему после недолгой и несправедливой тюремной отсидки стать председателем колхоза имени Марата.
В Рыльское я и сёстры ездили каждое лето, а изредка и родители с нами. Однажды я был там с отцом зимой. Как раз готовилась коллективизация. Деревня бурлила. В избу набивались мужики со всей деревни и пытали отца - он же был столичный коммунист и образованный человек, врач - пытали, что будет, как и зачем. Иногда поднимался такой гвалт!.. А я лежал на высокой печи и в прорезанное под потолком окошко с интересом смотрел и слушал, ничего не понимая, как в «Войне и мире» моя ровесница шестилетняя Малаша смотрела тоже с печи на совет в Филях. Громче всех шумел лысый Андрей Семёнов, чья изба была напротив и ниже на лугу, доходившего до Непрядвы.