И всюду слышен шепот тьмы
Шрифт:
– Твоя бабушка была истинным воплощением богинь. Сильная и гордая, она могла свернуть горы одной лишь волей. Когда они отняли у нашей семьи маму и Николь, это стало самой большой потерей.
– Они?
Рассматривая богинь, спросила Зоэ-Моник Гобей. Мужчина пожал плечами, напуская безразличие, он рассказывал эту историю Элайн, и она сполна забрала его боль, чтобы сейчас вампир мог спокойно повторить рассказ.
– Другие вампиры. Наш свободный клан предали те, кого мы считали друзьями.
Взгляд Эгона Гобея вернулся к урнам родителей, он вдруг ухмыльнулся,
– Совсем забыл. Я ведь хотел рассказать тебе кое-что. О причинах, объясняющих твою необъятную любовь к музыке. Когда-то очень-очень давно произошла межклановая война, страшная, всепоглощающая. Вампиры тогда совсем не умели ладить друг с другом, борясь с ближними за мнимую власть, прежде чем поняли, что можно просто разделить территории или кочевать, оставаясь свободными. Всех подробностей я не знаю, но твоя бабушка чудом унесла ноги из гущи битвы благодаря случаю. В нее попала стрела, летящая со скоростью ветра, сносящего с ног, упав в воду, течение унесло Моник Гобей к водопаду, правда, ввязываясь в войну, она не знала, что носит ребенка...
***
Ледяная вода несла тело женщины, мерно покачивая, убаюкивая. Осиновая стрела, пронзившая ее тело насквозь, торчала из груди, блестящим от крови кончиком заигрывая с холодной молочно-белой луной. Тяжелое дыхание представительницы клана Такка вырывалось через стиснутые зубы, от боли было трудно даже думать. Веки каждую секунду грозились закрыться навсегда, но собрав крупицы сил, Моник Гобей держала их открытыми. Грохот водопада, сбросившего тело женщины с высоты, сливался с шумом в голове. Пенные воды оттолкнули от себя ненужное тело вампира, пришвартовав его в застоялой воде у кромки берега.
Похоже, сознание помутилось, агония безумия от боли охватила не только тело, но и разум женщины, ведь невозможно, чтобы в столь глухом, забытом богами месте, могла так прекрасно звучать скрипка. Пронзительная, плачущая по ней мелодия становилась все громче, перемежаясь с шелестом ветвей, воем ветра и плеском воды. Едва удерживая тяжелые веки, Моник Гобей пыталась увидеть того, кто так беспощадно насмехался над ней в эту мучительную минуту. Женщина повернула голову и сморщилась от боли, вода тут же попала в левое ухо, но какая теперь разница. Она все равно умирает.
Казалось, луна стала ближе и больше, в ее холодном свете Моник из клана Такка различила образ обнаженного мужчины, стоящего к ней спиной. С инструмента, длинных черных волос и голых ягодиц стекала вода. Сильное тело незнакомца, словно было покрыто нитями, сотканными из болотной тины, ветки-рога глядели в ночное небо, в руках он держал скрипку и плакал густыми темными слезами. Легкий смешок вырвался у женщины, кто бы мог подумать, что на смертном одре может привидеться такое.
– По ком ты плачешь, незнакомец?
С хрипом выдавила из себя Моник Гобей, продолжая безразлично бродить взглядом по нагому телу мужчины. Не прерывая скорбной трели, он ответил:
– О каждом путнике, кто почил в моих водах. Особенно когда умирает дитя, еще не увидевшее свет, ни
– Не понимаю, о чем ты толкуешь дух. Та, кто пред тобой дышала слишком долго и за свою жизнь видела не только свет, но и тьму.
Женщина вернула голову в прежнее положение, желая в последний раз увидеть над головой звезды.
– В твоем чреве дитя. Ты умираешь. Я могу даровать спасение, но нужно подношение. Я заберу его из твоего тела, а взамен ты получишь еще один шанс.
Горячие слезы скатывались по лицу Моник Гобей, смешиваясь с холодными водами. Неужели собственное сознание может быть столь жестоким? Как давно они с Жереми пытаются привнести покой в этот мир, сколько крови она потеряла в попытках обрести желаемое?
– Ни за что. Лучше я умру вместе с ним, и на том свете богини позволят мне сохранить его. Он навеки останется моим.
Незнакомец медленно повернул голову, всматриваясь в лик умирающей женщины, а после подошел, склонился так близко, что его мокрые волосы легли на лицо путницы. Неотрывно мужчина смотрел в глаза Моник, пока они не закрылись окончательно.
– Меня зовут Фоссегрим*, я хозяин этих вод, и дарую тебе жизнь. Ты сумела восхитить меня, дева, свой красотой, силой и пронзительным умом. Твой ребенок будет рожден, в нем будет моя сила, и однажды мир узреет мое могущество.
***
– Дух водопада спас твою маму, и она родила тебя?
Изумившись, спросила Элайн Мелтон-Гобей, прежде чем это сделала дочь. Вампир кивнул, по-прежнему ухмыляясь.
– В чем же сила Фоссегрима?
Подала голос пораженная рассказом Моник, вышедшая из склепа. Она, как и ее мать, не могла поверить в подобную волшебную историю. Действительно ли то был дух, или бабушке всего-навсего привиделось, будучи на пороге смерти?
– Музыка. Говорят, люди по сей день ночуют у водопадов в поисках Фоссегрима, чтобы он наделил их заветной силой, и не жалеют никаких подношений. Дух научит тебя играть и петь так, что пред тобой падут ниц даже короли. Ты заставишь других чувствовать тоже, что испытываешь сам, чем можешь контролировать толпы существ. Кто не хочет обладать такой силой?
– Значит, в тебе сила духа, но не припоминаю, чтобы она как-то хотя бы раз проявила себя.
Мужчина пожал плечами, он сказал что-то еще, но Зоэ-Моник уже не слышала родителей, погруженная в собственные мысли. «Заставишь других чувствовать тоже, что испытываешь сам», - набатом била в голове мысль. Не это ли происходило с толпой на прослушивании? А в музыкальном классе? На вечеринке у Оливье? Что она чувствовала, находясь там? Ей было грустно, одиноко, могла ли она спровоцировать не песней, а эмоциями Анжа, взорвавшегося в тот день? Не может быть. Это просто история, самая обыкновенная легенда, выдуманная воспаленным разумом ее бабушки, не более. В противном случае, у отца, которому досталась львиная доля силы Фоссегрима, проявились бы способности, но пел Эгон не хуже и не лучше остальных.