И всюду слышен шепот тьмы
Шрифт:
– Точно, в Венгрии мало что утаишь, особенно учитывая славу моей матери.
Какое-то время Моник молча наблюдала за тем, как умело Беньямин обращается с птицами, словно заранее предугадывает их желания и понимает без слов.
– Как ты это делаешь? Ты слышишь всех этих птиц?
Выставив ладонь вперед, на которую тут же слетелись два сизых голубя, парень улыбнулся уголком губ, рассматривая птиц.
– Такова моя способность, доставшаяся от матери. Я слышу их, как слышу тебя. Не правду говорят, что птицы глупые, подверженные лишь инстинктам существа, люди больше подходят под это описание. У каждой птицы свой
– Твой зов может услышать абсолютно любая птица? Даже ворон?
Мгновение парень смотрел в серо-зеленые глаза девушки, но кивнул, поджав тонкие губы.
– А каковы твои способности, Зоэ-Моник?
Моник сомневалась, стоит ли говорить, но что-то в глубине души желало открыться хоть кому-то. Девушка протянула руку к сидящей на колодце птице, чтобы погладить, но та отпрыгнула, поворачивая голову, с любопытством глядя глазами-бусинками.
– Мой дар пугает меня. Он проявляется не так, как должен, и я не знаю почему.
Беньямин хотел было что-то ответить, но раздавшийся с противоположной стороны дороги оклик, перебил его. К ним спешил, с широкой масленой улыбкой на устах, Эмильен Тома, размахивая рукой, с зажатой в ней газетой.
– О, как кстати я тебя встретил, mon oiseau! Зоэ-Моник, верно? Можно тебя на пару слов?
Моник не успела отреагировать, как была утянута под руку мужчиной, как по волшебству, доставшему какие-то бумаги из сумки.
– Ну что, готова подписать договор? Я уже все составил, можешь ознакомиться, хотя в этом и нет особой необходимости, я знаю свое дело, моя дорогая.
Мужчина следом выудил ручку, всучив ее замешкавшейся девушке. Теперь она не была уверена, что должна соглашаться, ведь ее дар напрямую влияет на людей, а если вина за пропажу Анжа все-таки лежит на ней, то девушка просто обязана больше не петь на публике вовсе, какую бы боль это не причиняло. Поразмыслив, Зоэ-Моник протянула бумагу и ручку обратно Эмильену.
– Простите, предложения и правда, крайне заманчивое, но боюсь, я не могу его принять.
– Вероятно, ты не поняла, что тебя ждет, моя дорогая! От чего именно ты отказываешься!
Притянутая до ушей улыбка Эмильена, казалось, стала еще шире.
– Я...понимаю, но вынуждена отказаться. Прошу, извините меня, уверена, в Локронане вы найдете других, не менее талантливых исполнителей.
Уже собравшись развернуться и уйти, почувствовала, как мужчина схватил ее за запястье, сжав до боли, и повернул к себе.
– Послушай, ты, мерзавка! Ты не можешь отказаться, договор уже составлен, а я просто так не работаю.
Ошеломленная от такой перемены Зоэ-Моник Гобей пыталась вырвать руку из крепкого захвата, поддаваясь нарастающей в груди панике.
– Но я ведь его не подписывала!
– Разве ж это проблема, деточка. Ты держала в руках мою карточку, правда ведь? А значит, я уже знаю, как именно выглядит твой почерк, и с легкостью подделаю его. Один колдун дал мне особенную бумагу, знаешь ли, работает безотказно. Ты же не хочешь, чтобы твои родители обо всем узнали, когда я обращусь в суд из-за невыполнения с твоей стороны условий договора, тогда же, они станут осведомлены и об особенностях твоего дара.
Эмильен Тома блефовал по-крупному, но с маленькими наивными девочками
– Прекрасно, моя дорогая пташка, завтра выступаешь в этом месте.
Обнажив пеньки зубов, проворковал Эмильен Тома, протягивая листок с адресом, и добавил:
– Свалишь в ночи из дома, придумаешь, как сделать, чтобы оставаться незамеченной. И не вздумай рассказать об этом своим подружкам, иначе их ждет та же участь.
С этими словами, мужчина развернулся на каблуках, уходя прочь довольный собой. Ногти Зоэ-Моник врезались в ладонь от разверзнувшейся, словно пучины ада, злости; боль приводила в чувства, но недостаточно, чтобы почувствовать хоть немного облегчения. Былое желание ранить себя вернулось. Как можно было так глупо вляпаться? Она обещала себе не доставлять неприятности родителям, а теперь вовсе оказалась в рабстве, и самое ужасно, что не имела права кричать из гроба, в который сама же себя и зарыла.
– Все в порядке?
Спросил Беньямин Де Кольбер, когда девушка поспешно схватилась за велосипед, собираясь уезжать, после разговора со странным незнакомцем. Он видел, что Моник не в себе, но не знал, как правильно отреагировать.
– Да...спасибо. Мне уже пора, до скорого, Бен. Ой, я же могу сокращать так твое имя?
– Конечно.
Удивленно глядя ей в след, Беньямин стоял посреди дороги; птицы, будто почувствовали его настроения начав галдеть, рьяно махать в воздухе крыльями ища невесомую опору лапами. Никто никогда до этой минуты не называл его так, и это стало неким началом, сближающим Беньямина Де Кольбера и Зоэ-Моник Гобей.
***
Неистово крутя педали, ощущая, как соленая влага щиплет щеки, скатывается, разлетаясь в кусающем влажные дорожки на коже ветре, девушка направлялась в магазинчик родителей, чувствуя острую необходимость увидеть родные лица, сказать простое, но такое важное «прости». Остановившись около лавки, над которой Эгон и Элайн Гобей знатно поработали в последние дни, девушка утерла рукавом слезы, рассматривая проделанную работу. Теперь магазинчик не казался заброшенным, внутри и снаружи кипела жизнь, казалось, ожили смелые фантазии, посетившие Зоэ-Моник, когда впервые они с отцом посетили это место, сразу после покупки.
Грузный мужчина вальяжной походкой направился прочь, сотрясая в воздухе пакетом с только что совершенной покупкой, звякнув входным колокольчиком над дверью. Моник проскользнула следом за ним, с минуту наблюдая, как мать сосредоточенно записывает что-то на листке бумаги. Позади женщины полки заполнились сдобными булочками, круассанами, хрустящими багетами и пышным румяным хлебом, а в стеклянных витринах виднелись розовые куски свежего мяса, рыхлые клубки червей фарша, прямоугольные шматы сала, в отдельных металлических контейнерах блестели печень, почки и мозги животного. Моник подошла к прилавку вплотную, ожидая, когда матушка поднимет голову.