И занавес опускается
Шрифт:
Я протиснулся мимо неё, посмотрел на отца; тот молча кивнул, и мы передвинулись на другой конец скамьи.
Он сделал глоток воды; ему, похоже, полегчало, и он продолжил наш разговор с того самого места, на котором мы остановились.
— Нет, Саймон, я уехал из Нью-Йорка не из-за женщины, — он бросил на меня странный взгляд. — Я знаю, что ты вряд ли поймёшь, но… Мне нужно было начать всё с чистого листа.
— А мать? — мой голос был холоден, как лёд.
— Твоя мать была прекрасной женщиной, —
— А вот здесь я с тобой согласен. Но тебя это не остановило, и ты решил найти себе новую даму сердца. Ты всё ещё с ней?
— Нет, не с ней, — закашлялся он.
— Но и не один, — резко заметил я.
Он никогда не оставался один.
Отец замялся на долю секунды, но продолжил:
— Я слышал, твоя мать умерла в прошлом году, — он был непривычно серьёзен. — Мне жаль.
— Она так больше и не стала прежней после твоего ухода.
— А ещё ты потерял свою любимую.
Он побарабанил пальцами по скамье.
— Красивая юная леди. Как её звали?
— Ханна, — сухо ответил я.
— Ну да, ну да…
Он постучал пальцем по виску и снова улыбнулся мне.
— Я не молодею, Саймон. Мой разум уже не тот, что прежде.
Да он никогда не помнил того, что не касалось его лично!
Отец тем временем продолжал:
— Она была очаровательна. И стала бы тебе прекрасной женой.
Мужчина кашлянул.
— Столько людей погибло в тот день. До сих пор тяжело представить, что один горящий пароход мог стоить стольким жизни. Я слышал об Ангерах и о Фельцке…
Я перебил его:
— Слишком много… Слишком много погибло в тот день.
Около тысячи людей умерли, когда пароход «Генерал Слокам» загорелся и утонул. И многие из них были моими друзьями и соседями.
Как только я услышал о катастрофе, я сразу же отправился на одну из спасательных лодок.
Да, кого-то мы спасли.
Но я был свидетелем того, как люди в отчаянии встречали свои смерти: одни были обречены из-за неисправности спасательных кругов и жилетов, а другие — из-за пассажиров, которые прыгали с палубы в воду слишком близко к ним, из-за чего первые теряли сознание и тонули.
Иногда мой разум играл со мной дурную шутку, и мне казалось, что я видел тогда Ханну, прыгающую прямо в лапы смерти.
Но чаще всего мне удавалось убедить себя, что я ошибался.
Отец вновь закашлялся.
— Саймон, я не могу изменить то, что уже произошло. Но сейчас я здесь, чтобы загладить свою вину, если смогу.
Я уставился на него в недоумении.
— Так вот зачем ты вернулся? Чтобы наладить со мной отношения?
— Да. Если смогу.
Снова приступ кашля.
— Твоя мать умерла, да упокоит Господь её душу. Но я понимаю, что тебе я тоже сделал
— Теперь это уже не важно, — я сделал глубокий вдох. — И что? Ты вернулся, чтобы извиниться? Десять лет спустя?
— Полагаю, да, — он неуверенно посмотрел на меня.
— Ясно. Что-нибудь ещё?
Он уставился на меня с непонятным выражением.
— Наверно… — он запнулся на несколько мгновений, но продолжил: — Нет. Это всё.
— Тогда я должен успеть на поезд, — произнёс я, бросая взгляд на часы и понимая, что окончательно опаздываю.
А следующий поезд будет только через полчаса.
— Хорошо. Рад был тебя увидеть, сынок.
Он неловко поднялся на ноги и уронил платок.
Я потянулся, чтобы его подобрать, но моя рука замерла, так и не коснувшись ткани.
Отец мог скрыть правду, сжимая платок в руке, но теперь, когда кусок батиста лежал на покрытом плиткой полу Центрального вокзала, истина вылезла наружу.
Белая ткань была густо испачкана кровью.
Я отшатнулся и тяжело опустился на скамью.
Отец смутился, наклонился, поднял платок и быстро засунул его в карман. И сел рядом со мной.
А ведь я ничего сначала не заметил.
Потому что не искал.
Но теперь видел красноречивые симптомы: отёк вокруг шеи, неестественный блеск в глазах и усталость, изнурённость, которая всегда сопровождает подобные болезни.
— Полагаю, это и есть истинная причина твоего возвращения, — только и смог выдавить я.
— Я умираю, Саймон, — развёл он руками. — Я сменил различные климатические зоны, как и рекомендовали врачи, но ничто не смогло замедлить прогрессирование заболевания.
— Ты ездил на юг? Во Флориду?
— Ездил, — кивнул он. — Я даже побывал на чистейшем воздухе Миннесоты, в который все так слепо верят.
Отец печально покачал головой.
— Ничего не помогло. Истощение берёт верх. Теперь вопрос лишь в одном — когда. Хотя этот вопрос справедлив ко всем живущим.
Мужчина вытащил из кармана пакетик пастилок.
— Не представляю, что делал бы без них. Пастилки Церкви Бладетт. Небольшие коричневые конфетки с бензоином. Только они облегчают моё самочувствие.
Он забросил одну пастилку в рот.
— Сколько тебе осталось? — неловко спросил я.
Он пожал плечами.
— Похоже, немного, хотя ни одни врач не может сказать точно. Но я уже узнаю симптомы: кашляю теперь практически постоянно и устаю гораздо быстрее, чем раньше. Думаю, это моя последняя весна. И я намерен ею насладиться.