И занавес опускается
Шрифт:
Малвани кивнул.
— Мы всегда так говорим, чтобы на душе стало легче: что винить нужно во всём плохого парня. Но ведь не всегда так. Мы тоже совершаем ошибки. И у них есть последствия…, - его голос дрогнул.
— Я не пытаюсь уменьшить последствия, — твёрдо посмотрел я в глаза Малвани. — Но в данном случае, вина всегда будет лежать только на Джеке. И на тех, кто мог его остановить, но не стал — например, на Молли.
Малвани сделал ещё несколько затяжек и выбросил сигарету.
— Прости меня, Саймон. Я должен был тебя послушать. Или, по крайней
— Надеюсь, в следующий раз ты об этом не забудешь, — улыбнулся я. — Прогуляемся?
Я указал на грязную тропинку, которая шла вдоль реки.
Несколько минут мы шли молча.
— По освободили? — нарушил я, в конце концов, тишину.
— Я лично проследил за его освобождением ещё в пятницу вечером. Думаю, он уехал в Европу, и я не могу его за это винить, — Малвани низко опустил голову. — Я чувствую себя ужасно, но ничего не могу поделать. Правда в том, что он больше не сможет работать здесь, в Нью-Йорке.
— Надеюсь, там он будет счастливее. Люди на материке более терпимые. По крайней мере, я так слышал, — произнёс я.
— Молли Хансен заняла место По в «Гробнице». Твой профессор навещал её несколько раз. Кажется, он хочет, чтобы она стала его следующим объектом исследования — при условии, конечно, что после суда ей не вынесут смертный приговор.
Я был уверен, что до казни дело не дойдёт, если Алистер заинтересуется и подключит свои связи. Я не возражал; пока Молли Хансен находится за решёткой, и пока она не сможет причинить никому вред, я не желал ей смерти.
— Значит, у тебя есть все необходимые доказательства? — уточнил я.
Малвани присвистнул.
— Видел бы ты, сколько улик мы нашли в квартире Богарти! Этот человек, наверно, не выпускал из рук свой дневник — он описывал там всё в мельчайших подробностях. А с учётом свидетелей, у нас есть немало улик, чтобы предъявить обвинения Молли.
Мы продолжали идти, наблюдая за паромами, баржами и парусниками, проплывающими вверх и вниз по реке.
Тихий апрельский денёк.
— А утверждение Джека о том, что Фроман — его отец? Это правда?
— Этого мы с тобой никогда не узнаем, — покачал головой Малвани. — Не думаю, что Фроман раскается и добровольно признается.
— Как дела у детектива Марвина? — спросил я.
— Гораздо лучше, — ответил Малвани. — Мы тогда сразу перевели его в госпиталь, и уже несколько дней назад его выписали домой.
Он посмотрел на меня искоса.
— Но он сказал, что не вернётся в полицию. А это значит, что у меня в отделе есть свободная вакансия.
Он запнулся, но продолжил:
— Для меня было бы честью дальше работать с тобой бок о бок. К тому же, руководство согласно выплатить тебе бонус — за потерянную за все эти месяцы работы в Добсоне зарплату.
Я кивнул, но ничего не ответил.
Малвани остановился.
— Кстати, о работе. Хотел сказать тебе первому: один из твоих помощников тем вечером, Изадор, идёт на поправку. Он тогда был просто без сознания, а не мёртв.
Я резко повернулся.
— Но я проверял.
Малвани усмехнулся и добродушно ответил:
— Думаю, чудеса случаются, Зиль. Или — учитывая обстоятельства той ночи — тебе просто не хватило времени хорошо всё проверить.
В любом случае, я был рад услышать хоть какие-то хорошие новости о том вечере.
— И ещё кое-что, Зиль, — голос Малвани вновь стал серьёзен. — Завтра в «Таймс» выйдет статья. Я говорил с Ирой Зальцбург — несмотря на то, что в деле замешан их человек, они собираются выпустить номер. Благодаря такой сенсации продадут кучу экземпляров.
Я прищурился.
— О чём ты?
— Они собираются написать статью о Джеке Богарти. Так сказать, «их собственное видение ситуации».
— Но как…, - ошарашено выдавил я.
— Он написал статью перед премьерой. Интервью с убийцей. Это, конечно, настоящий фарс, но читатели проглотят, не поморщившись. Никто ведь не знает, что произошло в театре на самом деле.
Никто, кроме нас.
Воскресенье
13 мая 1906 года
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ШЕСТАЯ
Шесть недель спустя.
Кладбище Вудлон, Бронкс, Нью-Йорк.
Я тихо стоял под серебристой липой на Вудлонском кладбище, глядя на могилу отца. Из-за затянувшегося расследования, коронер смог отдать тело только спустя несколько недель.
Но теперь мой отец, наконец, покоился с миром.
Службы не было. А кто стал бы горевать из-за него, кроме меня?
Мать? Она сама уже покоилась в земле долгие годы — в нескольких десятках метров от него, потому что она точно не захотела бы провести вечность рядом с ним на соседних участках.
Сестра? Точно, нет. Я, в конце концов, отыскал её в Милуоки и послал телеграмму со сведениями о кончине отца. И она вежливо, но непреклонно отказалась.
Молли? Она была пожизненно заключена в тюрьму Оберн и избежала электрического стула только благодаря Алистеру, нанявшему лучших адвокатов. Малвани был прав: Алистер собирался продолжать с ней беседы в рамках его исследований мышления преступников.
Поэтому на похоронах был только я.
Он исчез из моей жизни — в этот раз навсегда. И мне было нечего сказать.
Священник, который только что закончил погребальную службу поблизости, заметил меня, подошёл и предложил свою помощь. Это был долговязый и неуклюжий молодой человек, явно только что выпустившийся из семинарии.
Я с благодарностью улыбнулся, но покачал головой:
— Он не был католиком.
— Всё в порядке, — произнёс священник и заговорщицки понизил голос, — я знаю, другие со мной не согласны, но я уверен, что Бог един и не делает различий для детей своих вне зависимости от их вероисповедания.