И жили они долго и счастливо
Шрифт:
Как все продолжилось...
триста лет назад где-то в Тридевятом
В саду при царском тереме нынче было скверно. Недавно прошел сильный дождь, дорожки развезло, влажный стылый воздух холодил нутро, гнал обратно в терем: иди, грейся у печи, чего тут бродить? Солнце все еще скрывалось за тучами, и в полумраке цвета умытых водою листвы и травы казались насыщеннее и гуще.
В такую погоду Волк не надеялся встретить здесь Софью. Пришел, потому что всегда приходил, но быстро учуял
— Софа! — окликнул он и приблизился едва ли не бегом.
Она обернулась, и Волк на мгновение сбился с шага. Снова беременна. Да сколько можно-то…
— Слав, — поприветствовала она безо всякого удивления.
— Ну, здравствуй, — справился он с собой. — А я недавно вернулся. Смотри, что тебе привез.
Он отцепил от пояса и протянул ей небольшой холщовый мешочек, перетянутый кожаным шнурком. Софа мешочек приняла, открыла и вытряхнула на ладонь несколько сушеных фиников. А потом без особой радости наклонила руку, давая им скатиться обратно, и снова затянула шнурок.
— Они сладкие, — уверил Волк, потом спохватился и предупредил на всякий случай, — только внутри косточка.
— Лучше бы ты мне привез той самой травки, после которой, говорят, женщины больше не рожают, — вздохнула она. — Прогуляешься со мной?
И, не дожидаясь ответа, Софа тяжело и медленно двинулась дальше, шагая вперевалочку и придерживая рукой большой живот. Выглядела она уставшей, изнуренной. Ничего не осталось от былых пышных форм, а под глазами залегли серые тени. Шестой ребенок за семь с половиной лет. Надо понимать.
Волк пошел следом.
После свадьбы Софьи с царевичем он отчего-то вдруг испытал укор совести, его мучило неясное чувство вины, и оно раздражало хуже, чем зубная боль. Пытаясь загладить его, Волк стал навещать царевну. Дарил ей книги и сладости, что привозил из своих странствий, рассказывал истории. Первые два года она радовалась, но потом ее радость сошла на нет. И несколько последних книг она даже не открыла. Взгляд у царевны — а теперь уже царицы — стал холодным и все чаще отсутствующим, и вся она, когда-то такая горячая и живая, обратилась в лед. Отстраненный и ко всему безразличный.
Софья дошла до лавочки, стоящей под рябиной, оглядела ее в поисках сухого места. Волк засуетился, провел ладонью по спилу на бревне, и его поверхность мгновенно просохла. Взглянул ей в лицо, но она на него не смотрела, опустилась на лавку, а потом и вовсе полулегла на нее и протяжно выдохнула. Большой живот на маленькой царице казался чем-то чужеродным и словно грозился вот-вот раздавить.
— Поговорила бы ты с мужем, — предложил Волк неуверенно, присаживаясь рядом. Провел пятерней по волосам, приглаживая их.
— Кажется, моему мужу не дано понять, как получаются дети, — хумро ответила Софа, бесцельно обводя взглядом мокрый сад. — Знаешь, что он сказал мне в этот раз? «Опять ты…»
Она замолчала, и в молчании этом была такая тоска и такая безнадега.
— От зелий здоровье портится, будешь бледная… — начал было Волк, но умолк, поняв, какую чушь несет. Будто от постоянных родов не портится.
— Поговори ты с
— Кто я такой, чтобы ему указывать? Ни разу он меня не послушал и теперь не послушает.
Софа горько улыбнулась, потом и вовсе рассмеялась.
Волк отвел глаза.
Думал ли он, когда крал ее, чем все может обернуться? Для нее. Для него. Да ни о чем он не думал…
И, кажется, нынче на свете осталась лишь одна вещь, что ещё могла разжечь в ней неподдельный интерес. И каждый раз Волк ждал и одновременно боялся этого вопроса. И как всегда вопрос прозвучал.
— Что же Кощей? — словно невзначай обронила Софа. — Уже вернулся?
Волк давно пожалел, что когда-то рассказал ей про Кощея и его хранилище. Кажется, если что и осталось в царице живого, то это вера в то, что там, в замке в Нави, было что-то, способное превратить её в ведьму и даровать свободу, и более того, она убедила себя, что этот неосуществимый, совершенно сказочный план есть её единственная надежда на спасение. И Волку бы объяснить пожестче, как она ошибается, но он не решался. Ведь тогда мог погаснуть последний сохранившийся в ней от былого пламени огонёк.
— Пока не объявился, — мотнул головой он.
— Выходит, — вскинула бровь Софья, — сокровищница его совсем без охраны стоит?
— Ну почему же? Охранные и обережные заговоры все еще действуют, он ведь их ни на час и на день накладывал.
— Ммм…
Волк тяжело вздохнул.
— Софа… Оставь эти мысли. Они не доведут до добра.
— Словно сейчас оно у меня есть — это добро.
— Кощеев замок — гиблое место. И мало кто ушел от туда по своей воле.
— Но если он умер, разве не должны были утратить силу его заговоры?
— Он бессмертен. И рано ли поздно ли вернется. И несдобровать тому, кто решит воспользоваться его отсутствием.
— А я бы воспользовалась… Такой шанс…
— Софа!
— Хватит! — оборвала она. — Не ты сидишь в золотой клетке, не ты рожаешь детей и терпишь присутствие этого… этого…
Она вдруг согнулась, спрятала лицо в ладони.
— Видеть его не могу, — прошипела она сквозь зубы, словно через боль. — Лицо его мне мерзко, и весь он… И все время думаю: мне было уготовано что-то другое, а досталось вот это все… Ничего от меня не осталось. Все забыла. Ничего не хочу. И я уже не я. Раньше море снилось, много воды — как отец рассказывал, сейчас и этого со мной не бывает. И потом я же… я же женщина… мне же тоже хотелось… в руки любимого…хоть раз в жизни… а теперь до самого конца… только вот так…
И она заплакала. Волк неуверенно положил руку ей на плечо. Нельзя было — она принадлежала другому. Сколько раз он повторял себе это за последние годы? Что ему стоило украсть ее тогда, когда они сидели у костра, увести с собой. Была бы его. Братья порубили бы царевича, а он бы не спас, и никто бы ни о чем не узнал. Но не захотел, не нужна тогда была. А после свадьбы уже поздно было что-то менять. Чужую жену украсть…
А Софа внезапно подалась к нему, прижалась, прячась у него на груди. Наверное, она просто искала поддержки. Понимания и человеческого тепла. Будто было ей — царице — кому здесь выплакаться. Но на Волка словно помутнение нашло.