И жили они долго и счастливо

Дмитриевна Алёна

Здесь не было ни серебра, ни золота, ни драгоценных камней. Такого добра у него тоже хватало, но охранялось куда хуже, и заглядывал в те комнаты Кощей раз в полсотню лет убедиться, что слуги исправно стряхивают пыль с сундуков. Здесь же на гранитных постаментах, расположенных на одинаковом расстоянии друг от друга, хранились под колпаками из горного хрусталя артефакты. Его коллекция. То, что заставляло сердце биться чаще. Кощей проходил мимо предметов и каждый одаривал своим вниманием, окидывал взглядом, гордым и алчным.

Нигде он не чувствовал себя так хорошо, как

здесь.

Разве что рядом с Василисой.

Артефакты дарили ему уверенность в собственной мощи. Были доказательством его силы. Тем, что делало его абсолютно непобедимым. Здесь — в хранилище — он чувствовал себя величайшим колдуном. Но здесь всегда было холодно, и дыра в груди, образовавшаяся после того, как Чернобог, смеясь, вырвал из него душу, тянула в себя этот холод, становясь от этого все больше и больше.

А рядом с Василисой Кощей снова чувствовал себя человеком. Она дарила тепло. Согревала. Каждый раз, когда она обнимала его, когда он просто прикасался к ней, ему казалось, что все эта тысяча лет была страшным сном и что голубая искра, заточенная в перстне на его мизинце, снова вернулась на свое место. Когда они только начали встречаться, эффект сохранялся, пока длилось прикосновение. Спустя пятнадцать лет их брака ему становилось легче, стоило ей позвонить или переступить порог их дома. Ему становилось теплее, стоило подумать о ней.

Но была у этой силы и обратная сторона. Много лет назад, когда Василиса взяла его за руку в лесу, и он впервые ощутил это мягкий нежный поток, впервые за много сотен лет позволивший ощутить себя живым, ему захотелось заполучить ее в свою коллекцию. Присвоить, спрятать, поместить под хрустальный колпак и пить ее тепло столько, сколько понадобится, чтобы окончательно согреться. Но стоило Василисе почувствовать, что он на нее давит, ощутить, что ее пытаются лишить свободы, или просто испугаться чего-то, она закрывалась от него, и источник огня иссякал.

Кощей не понимал природы этой магии. Он перечитал все, что смог найти, но нигде не была описана подобная сила. Более того, за годы он убедился, что Василиса сама не догадывалась, чем была наделена. И если они сильно ругались, она переставала отдавать ему тепло, и это было почти невыносимо. В начале их брака такое случалось часто. Сейчас очень редко и ненадолго.

Нет, Василиса была словно птица, что пела только на воле. В клетке она умолкала. Ему повезло, он быстро понял, что свое тепло она готова дарить ему сама и более чем щедро, но только при условии, что делает это по собственному желанию и будучи свободной.

Кощей огляделся и свернул влево. Прошел мимо молодильных яблок, небольшого клубка из золотой шерсти, стареньких поношенных сапог…

Сейчас мысль о том, чтобы сделать из жены экспонат вызывала в нем отвращение. Как это могло прийти ему в голову? Все равно что спрятать солнце под землей. Заточить огонь на дне океана. Это было бы хуже, чем просто убить ее. Ее нельзя было держать под стеклом. Она была самой жизнью и должна была оставаться такой. Однажды он уже сделал это с ней. А потом, следом за ним, точно так же поступил Иван.

Иногда вопреки собственному желанию Кощей

думал о том, что все могло сложиться иначе. Как быстро он сломал бы ее, если бы все-таки взял в жены тогда, когда похитил у Яги? А если бы стал действовать по-другому, ухаживал бы за ней и попросил ее руки, когда она была бы готова к этому? А что было бы, если бы Иван догадался выпустить жену из терема? Василиса бы захотела отблагодарить, она бы и отблагодарила. И он до сих пор был бы жив, Кощей был уверен, Василиса бы не поскупилась и продлила его жизнь. Родила бы ему еще детей. Они были бы счастливой любящей семьей, и Кощей бы никогда не познал ее объятий. Но на его счастье Иван ни о чем таком не догадался, и Василиса досталась не ему.

Свобода… Все, что было нужно Василисе — это свобода. И тот, кто сможет эту ее свободу для нее отстоять. Тот, кто позаботится о ней. Чем лучше он заботился о Василисе, тем щедрее по отношению к нему она становилась. И порой Кощея пугала мысль о том, что он совершенно разучился без нее жить, и возможность потерять ее вселяла в него ужас. Теперь, после того, что произошло, этот ужас лишь стал сильнее. Но даже без Марьи Василисе все равно грозила скорая смерть. Кощей мог сколько угодно ненавидеть Моревну, но она была права: весь отпущенный Василисе срок был жалкой насмешкой над его бессмертием.

Кощей прошел мимо пустого постамента. Здесь должен был находиться флакон с огоньком из Смородины. Сможет ли он шагнуть в нее, когда придет срок? Или струсит, смалодушничает и так и останется жить вечной тенью самого себя? Или случится худшее, и его сорвет, и сила хлынет из него, сметая все на своем пути…

Нет, нельзя сейчас думать об этом. У него еще есть время, чтобы найти решение. Не так много, но есть. Но если они с Василисой оставят тот мир и будут жить в Нави, времени станет куда больше. Однако имеет ли он право привести ее сюда, даже если это ее собственное желание?

Кощей сделал еще шаг и резко остановился. Повернулся к постаменту, на котором стояла древняя, почерневшая от времени кособокая деревянная шкатулка с грубым неверно вырезанным рисунком на крышке, словно резал ребенок, пробуя себя в этом деле впервые.

Было еще несколько вопросов, на которые у Кощея не было ответов. Когда благополучие Василисы стало для него важнее его собственного? Как получилось, что он и правда готов был ее отпустить, только чтобы не делать ей больно? В какой момент ему захотелось полюбить ее, потому что она была достойна не только его заботы, но и самой любви? И почему ему было так больно от осознания того, что он, бездушный, никогда не сможет этого сделать?

Кощей подошел к постаменту, аккуратно снял колпак и отложил его в сторону. Провел пальцами по изрезанной крышке. Нахмурился. Ему все казалось, что он о чем-то забыл. Это ощущение не покидало его с тех пор, как он шагнул в зеркало, и изрядно мучило. Он перебирал предпринятые меры безопасности словно бусины на четках и никак не мог понять, о чем же мог не подумать. А может быть, это вовсе не было связано с Василисой? Но вот сейчас, при взгляде на шкатулку, на задворках сознания шевельнулось что-то…