Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
Но в это время в избу влетел, запыхавшись, Митька и точно чумной, напугав младенца, заорал с порога:
– Поймали Лушку! Дядя Семен с Тимофеем. На площадь повели.
На площади - утоптанном небольшом пустыре возле пруда в центре погоста - собралось почти все село. Когда Глеб подошел туда, его сразу взял под руку дед Пафнутий и, тыча пальцем в сторону Лушки, заговорил, возбужденно моргая больными, слезящимися глазами:
– Сама пришла сучка - вот так на! Семен ее из избы увидал, кликнул сына, схватил веревку - вмиг повязали.
С накрепко скрученными за спиной
Толпа гудела. Отовсюду слышались угрозы, проклятия. Но вдруг в одно мгновение все смолкло. Напряженные, мрачные лица повернулись все в одну сторону. Глеб обернулся вслед за толпой.
По тропинке к площади, бледная, как полотно, покусывая губы, быстро шла Евдокия. Народ, давая ей дорогу, расступился. Не сбавляя шагу, вплотную подошла она к юродивой и молча вцепилась ей в лицо. Лукерья испуганно взвизгнула и, пытаясь вывернуться, повалилась на землю. Евдокия по-кошачьи вспрыгнула на нее и, пришептывая что-то зловещее сквозь зубы, принялась лупить кулаками что было силы.
Сердце у Глеба сжалось под горлом. Он шагнул было вперед, но одна мысль удержала его. "Бог даст, - подумал он.
– На том и кончат." И заставил себя остаться на месте.
Евдокия, распаляясь все больше, била уже не глядя, куда придется, замахивалась прямыми руками из-за спины. Волосы ее выбились из-под платка, растрепались. Неслышная сперва за визжащей Лукерьей, начала она тихонько всхлипывать, потом заревела - все громче и громче, забилась уже чуть не в судорогах. Бог знает, когда она угомонилась бы, но тут на площади, никем не замеченный, появился Родион. Быстро протолкавшись в середину круга, он сзади схватил жену за шиворот и, с силой рванув на себя, поднял на ноги.
– Успокойся, - процедил он, обеими руками взял ее за плечи, коротко потряс, приводя в разум, и вытолкал вон из толпы.
Лукерья, крупно дрожа всем телом, осталась лежать на земле. Кузня некоторое время постоял над ней будто в раздумье, потом нагнулся, обхватил ее подмышками, приподнял и поставил на ноги. Толпа вокруг возбужденно гудела. Родион, вернувшийся вскоре без жены, в круг войти отказался, остался в задних рядах.
– Хватит ваньку валять, - злобно крикнул в это время кто-то в толпе; Глебу не видно было, кто именно.
– Казнить ее! А ну, несите топор.
И сразу будто прорвало толпу.
– Топор давайте! Казнить ее! Ужо будет знать, как избы палить.
Сразу трое побежали за топором. Глеб понял, что времени терять больше нельзя. Выйдя в середину круга, он встал рядом с Лукерьей и, озираясь, дождался, пока толпа чуть-чуть приутихла.
– Да разве можно так, мужики, - горячо заговорил он.
– Вы что же это человека, как свинью, зарезать хотите. Нешто вы не христиане?
Крики, понесшиеся со всех сторон, заставили его умолкнуть ненадолго.
– Отойди, Глеб! Не мешайся! Вот твою избу подпалила б, небось не так запел бы... Нечего языком трепать!
– Мужики, мужики! Подождите! Не кричите вы... Да дайте сказать!.. Грех это большой, грех
На эти слова выбралась из толпы перед Глебом Прасковья маленькая, сгорбленная, с седыми паклями из-под платка старуха с клюкой - зло сверкнула на него снизу вверх колючими глазками.
– Блаженная, говоришь?!
– взвизгнула она.
– Дитя Божье?! Так это Бог, по-твоему, надоумил ее избу подпалить?! Бог?! Ну-ка, отвечай! Да ты видал ли, Глеб, когда настоящих блаженных-то? Домитиана Салоса? Василису Вшивую? А вот я, так видала. Те не мычат, как Лушка, те с Богом разговаривают, людей насквозь видят, будущее пророчат. Опомнись, Глеб! Окороти язык, не кощунствуй! Бесноватая она, а не блаженная! Злые духи сызмальства ее одолели. И давно я предрекала от нее беду. Не слушали меня. Ну, так и расхлебывайте теперь!
Погрозив клюкою вокруг себя, повернулась и пошла Прасковья сквозь толпу, заковыляла вон с площади.
– Верно говорит!
– закричали в толпе.
– Бесноватая она и есть! Злого да бесчинного блаженной Бог не внушит.
– Да какая же она бесноватая?!
– взмолился Глеб.
– Ведь уж двадцать лет, с младенчества, среди вас живет. Как же можно теперь зарубить вот так? Разве горю этим поможешь?!
– А ну, как она еще подожжет - тогда что? Да чего там зря разговаривать с ним - казнить!
– Нечаянно ведь это, селяне! Сами же знаете, что нечаянно. Не подожжет она больше. Да вы посмотрите на нее, - Глеб резко обернулся к Лукерье, глаза их - два Глебова и один Косой встретились.
Столько страдания, столько детского, трепетного испуга прочитал он в них, смотрящих в разные стороны, что содрогнулся. Она не ведала, что грозит ей. Ей было страшно оттого, что так грубо приволокли ее сюда, избили - за что, она не знала. Робко, опасливо улыбнулась она Глебу - будто спрашивала: что творится здесь, зачем все такие злые сегодня?
– Да вы в глаза ей посмотрите!
– закричал Глеб, выходя из себя.
– Она ж дитя!
Никто не слушал его. Куда бы ни взглянул он, везде встречал озлобленные лица, перекошенные ненавистью рты, угрожающие взмахи рук.
Он увидел топор. Сзади кто-то передал его в середину круга, и Семен Кузня шагнул вперед, чтобы взять его.
Бессильная ярость захлестнула Глеба. В глазах его закружилось. Быстрым движением опередив Семена, он выхватил оружие и, остервенело размахивая им, заорал в наступившей на мгновение тишине:
– Не пущу! Не пущу! Не подходи, ироды!
И тут же сзади кто-то повис у него на шее. Топор выхватили, несколько человек повалили и подмяли его под себя.
Он плохо помнил, как все было дальше. В памяти остались только разрозненные куски. Он помнил, как руки ему заломили за спину, как в какое-то мгновение он оказался лицом к лицу с юродивой, и она пролепетала что-то на птичьем языке. Кто-то сильно ударил его в голову, и потом он увидел себя уже привязанным к березе - чуть в стороне от толпы. Вдруг заметил рядом насмерть перепуганного, плачущего Митьку. Попытался сделать спокойное лицо, спросил: