Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
Губы его механически читали состряпанное Спасским обвинительное заключение, а сам он был где-то далеко отсюда, или, может быть, не был нигде.
Через пару минут Дзарисов, наконец, взглянул на него с чуть заметным удивлением. До сих пор при нем Паша не позволял себе такой халтуры - дословно зачитывать заключение. К тому же и читал-то он крайне вяло.
"Не подготовился", - подумал Дзарисов и посмотрел на бритого корреспондента. Тот воспринимал все как должное - вовсю строчил химическим карандашом - записывал.
Где-то на половине текста голос у Паши неожиданно
И пока он пил, глаза его читали на раскрытой перед ним странице дела одно предложение:
"Переступишь черту - пропадешь, и в этой жизни не вернешься уже на дорогу."
Он прочитал это раз, другой, третий. Он разглядел, наконец, что предложение это было из рассказа Гвоздева. И то, что оказалось оно перед ним теперь, то, что как бы помимо него глаза прочитали его, то, что так непостижимо обращено оно, казалось, к нему самому, потрясло его.
Стакан с водой дрожал у Пашиного рта. Он продолжал тянуть паузу - как бы не смог прокашляться, налил себе еще воды, тщательно закупорил графин, еще пошелестел бумагами. Все уже смотрели на него. Дольше молчать было невозможно. Наконец, он заговорил.
– Таковы выводы обвинительного заключения, - сказал он, так и бросив чтение его на полуслове.
– Однако внимательное изучение материалов дела показывает нам, что выводы эти не являются достаточно обоснованными...
После этой фразы заседатели спецколлегии дружно переглянулись.
– Прежде всего, материалами дела не раскрыты и не указаны связи гражданина Гвоздева, пользуясь которыми, он мог бы переправить свои конспекты на запад для последующей публикации. Кроме того, в соответствии со статьей 58-6 УК РСФСР, конспекты, составленные обвиняемым, не могут считаться охраняемой государственной тайной, так как сведения, содержащиеся в них, не входят в особый перечень, утвержденный СНК Союза ССР, и не являются экономическими. Версия о шпионской деятельности гражданина Гвоздева таким образом представляется неубедительной.
Теперь уже и сам Гвоздев с интересом смотрел на Пашу.
– В соответствии с постановлением пленума Верховного Суда РСФСР от 16 декабря 1930 г., указавшим на абсолютную недопустимость расширительного применения статьи 58-10, данные конспекты не могут также считаться содержащими прямые признаки контрреволюционной агитации. В связи с вышесказанным, я бы просил специальную коллегию освободить гражданина Гвоздева Ивана Сергеевича из-под стражи в зале суда, ввиду отсутствия в его действиях состава преступления.
Он сел на место. В зале заседаний на некоторое время повисла мертвая тишина.
И судьи, и Гвоздев, и корреспондент, и охранник - все молча смотрели на Пашу. Он же, казалось, снова углубился в изучение каких-то бумаг.
Первым очнулся Дзарисов.
– Суд удаляется на совещание, - объявил он.
Заседатели поднялись из кресел и гуськом направились в совещательную комнату.
– Товарищ Кузькин, - перегнувшись через первый ряд скамеек, почему-то шепотом обратился к нему корреспондент.
– Я что-то не совсем понял. Так, выходит, подсудимый не был завербован империалистической
Паша даже не повернул к нему головы. Беспокойно моргая белесыми глазками, тот вынужден был опуститься на место.
– Напрасно это вы, - произнес вдруг Гвоздев.
– Толку все равно не будет.
– Молчать!
– прикрикнул на него охранник.
Спецколлегия совещалась недолго. Через пару минут все трое вернулись за судейский стол.
– Заседание откладывается, - коротко и мрачно объявил Дзарисов.
Глава 27. ДВОЕ
Паша пришел к ней этим вечером в половину одиннадцатого с необычно раздутым портфелем в руке. Лицо его, когда он вошел, показалось ей не просто усталым, а каким-то опустошенным даже, какого не знала она у него. И смотрел он все куда-то мимо нее.
За два дня, которые не виделись они, соскучилась она по нему до боли, так, как никогда до сих пор. Мысленно оба эти дня разговаривала она с ним каждый час - что-то старалась объяснить ему - то ласково, то горячо, в чем-то убеждала и успокаивала его, спорила и улыбалась ему. Потом забывала обо всем и дважды плакала, оттого что все не приходил он. Минутами ей становилось страшно. Что же будет дальше делать она со своим чувством?
После того, как не пришел он к ней вчера, она весь день ждала его в библиотеке. Сердце ее вздрагивало всякий раз, как слышала она шаги на лестнице. Но всякий раз это был не он, и рабочий день показался ей необычайно долог. К концу его почему-то решила она, что уж вот теперь, по дороге с работы, зайдет он к ней непременно. Последние полчаса не могла она и читать - сидела, глядя в окно, ждала его. Но он не пришел.
В сотый раз припоминая в деталях последний разговор их той ночью, вернувшись домой, ругала она себя за то, что вынудила его к этой мучительной исповеди. Зачем, зачем так поторопилась она с этими расспросами? Зачем полезла в душу к нему? Разве имела она на это право? Разве были они достаточно близки для этого? Даже с родным человеком следовало бы говорить об этом деликатнее. Должно быть, он станет теперь стыдиться ее, может быть, даже бояться, из-за того что наговорил ей столько.
Аркадий Исаевич звал ее к себе пить чай вместе с Шуриком, но она отказалась. Сидя у себя за столом с опущенной на руки головой, она вскоре убедила себя, что больше он не придет к ней, станет избегать. Она готова уже была опять заплакать, когда раздался вдруг звонок в дверь. Одинарный звонок - к ней.
Увидев его на пороге, она едва смогла поздороваться с ним от волнения. Но лицо его испугало ее. Пройдя к ней в комнату, он молча сел на стул и даже не смотрел на нее. И она уже не могла припомнить, что думала сказать ему при встрече. Да оказалось вдруг, что как будто и неуместно.
– Хотите чаю?
– спросила она его, чтобы хоть что-то спросить.
– Не нужно, спасибо.
– У вас уставший вид, - сказала она, присев за стол напротив него.
– Да, наверное, - кивнул он.
– Какие-то сумасшедшие дни, он наморщил лоб, припоминая что-то.
– Что-то я должен был вам сказать. А, ну конечно - нужно же вас поздравить - вас выбрали депутатом. То есть, выдвинули пока что - ну, это, впрочем, одно и то же.