Ибо прежнее прошло (роман о ХХ веке и приключившемся с Россией апокалипсисе)
Шрифт:
Взгляд его бегал вокруг, но в какую-то секунду вдруг встретился прямо с ее взглядом, и что-то он, должно быть, прочитал в нем. Он замер на мгновение, потом быстро встал, подошел к ней, взял ее руку.
– Вера, - сказал он.
– Знаете, тогда, под дождем, когда я нес вас на руках, вдруг оказалось в какую-то минуту, что все неважно, кроме того, что вы со мной, а я должен заботиться о вас. Неважно, что было, неважно, что будет. Я смотрел на вас тогда и понимал... Понимал, что мог бы любить вас. То есть, причем же тут "мог бы"?
– поморщился он.
–
Она сидела, не шевелясь. Она не думала, что когда-нибудь это все же случится.
"Он правду тогда сказал, что это странный город," подумала она вдруг.
– Я знаю, что это глупо, - кивнул он тут же сам себе.
– Я знаю, что вам меня не за что любить - совершенно. Я просто хотел, чтобы вы знали.
– Мне кажется, любят не за что-то, - прошептала она. Любят скорее вопреки.
Он минуту смотрел на нее удивленно сверху вниз. Потом вдруг, не отпуская руки ее, опустился и встал перед ней на колени, стал тихонько целовать ее пальцы, ладонь.
– Вера, - сказал он, - Вера. Давайте уедем отсюда вместе. Я все изменю. Все, все будет не так, как здесь. Я клянусь вам.
Но вдруг он как будто очнулся, отпустил ее руку, поднялся, и взгляд его оказался мутен. Он обошел вкруг стола и встал у окна.
– Какая подлость, - покачал он головой.
– Какая подлость пытаться втянуть вас теперь в свою жизнь. Чтобы запачкать вас этой грязью, чтобы вытирать о вас кровавые руки. Простите меня, Вера, никогда, никогда этого не будет. Я забылся на секунду это подло.
Она закрыла лицо ладонями.
– Вы все не то говорите, - прошептала она, потом как-будто взяла себя в руки, вздохнула.
– Куда вы едете?
– спросила она опять.
– Я хочу вернуться к себе на хутор - туда, где я родился. Там никто не жил уже двадцать лет, но, мне кажется, там можно жить. Вещи оттуда все забрали в первый же год, а дом до сих пор стоит. Он никому не нужен. От колхоза он слишком далеко. И от дороги тоже. Я знаю тамошнего председателя, и он меня тоже знает. Я думаю, договорюсь с ним, и он поможет поначалу. Оформит меня как-нибудь - буду ему, скажем, яблоки сдавать. Там у нас яблонь было много. Не знаю, впрочем, как теперь. Знаете, я сегодня читал рассказ про одного человека, который ушел от людей. Хотя это в другое время было. Его написал один историк по фамилии Гвоздев...
– Иван Сергеевич?
– спросила она.
– Да, - удивился Паша.
– Откуда вы его знаете?
– Он был приятель Аркадия Исаевича. А что с ним теперь?
– Сегодня был суд. Я должен был требовать для него расстрела. Но я потребовал освободить его. И заседание отложили. Конечно, вряд ли это чем-то ему поможет. Но я не мог по-другому. Вы знаете, как странно - оказалось, что я его уже встречал однажды в жизни - и как раз там, возле своего хутора во время войны.
– Но у вас ведь, наверное, могут быть неприятности после этого.
Он чуть улыбнулся.
– Неприятность, Вера, может быть только одна - Баев меня самого посадит, если найдет. Но я постараюсь ему
– Где же вы собираетесь ночевать?
– Где-нибудь на улице. Теперь тепло.
Они помолчали немного. Паша растерянно как-то смотрел на обрывки бумаг, разбросанные по столу.
– Почему вы ушли от Нади?
– вдруг опять спросила Вера Андреевна.
Он подумал несколько времени, пожал плечами.
– Просто я не люблю ее. Наверное, в этом дело.
– Вы только теперь это поняли?
– Нет. Не знаю. Когда-то казалось, что это не так. Потом у нас быстро появился ребенок. А с ребенком все остальное уходит на второй план. По крайней мере - до поры. Но дело в том, что если любишь, можно простить гораздо больше. А она теперь сделала кое-что такое, что я не смогу ей простить.
– Она изменила вам?
– Да нет, что вы, - Паша усмехнулся.
– Почему вам это в голову пришло? Это-то я, наверное, смог бы простить. Я бы не хотел вам всего рассказывать. К тому же... едва ли я имею право судить ее. Но жить с ней, во всяком случае, я больше не могу.
– Это все ваши вещи?
– спросила вдруг Вера Андреевна, кивнув на его портфель.
– Да, все необходимые.
Она помолчала немного.
– Оставайтесь здесь, - предложила она.
Он посмотрел на нее удивленно.
– Вы можете лечь на полу. Матрас я вам дам. Подушка, правда, только одна и одеяла нет. Но есть покрывало, теперь действительно уже тепло.
Он долго смотрел на нее.
– Спасибо, - сказал он, наконец.
– Спасибо.
На кухне читал газету Иван Семенович. Ей не хотелось, чтобы он увидел Пашу. Она дала ему раздеться одному в комнате, потом вернулась и разделась сама. Нагота стесняла ее, хотя она видела, что Паша отвернулся. Торопливее, чем обычно, она набросила на себя ночную сорочку и нырнула под одеяло.
Потом они долго лежали молча, разделенные столом, но все-таки были рядом. Вместе со слышным ей отчетливо Пашиным дыханием и едва уловимым запахом незнакомого мужского одеколона, что-то постороннее словно заполняло комнату, чуть волновало ее, мешало заснуть. Она слышала, как бьется сердце ее, и боялась, что Паша о чем-нибудь спросит - ей казалось, трудно будет ответить ему естественным голосом. Но он лежал молча, только иногда вздыхал негромко и поворачивался с боку на бок.
Может, она и заснула бы. Постепенно она успокаивалась, одна за другой уходили мысли об этом дне. Полная луна появилась в окне, и уже мелькнули перед закрытыми глазами ее неуловимые образы иной жизни.
Но вдруг за открытой форточкой послышался, приближаясь, рокот мотора - сначала не так слышно, потом вдруг очень громко, совсем рядом скрипнули тормоза. Во двор их въехала машина и остановилась возле подъезда - почти перед самым окном. Открыв глаза, она увидела поверх стола Пашину голову и плечи. Он стоял на коленях на своем матрасе и вытягивал шею, чтобы выглянуть в окно.
– Кто это?
– спросила она, приподнявшись на локте.
Он только мотнул головой и приложил палец к губам.