Идеи и интеллектуалы в потоке истории

Розов Николай Сергеевич

чужих идей говорит о том, что работа по операционализации тщетная,

поэтому мало кто ею и занимается.

Сопоставление случаев с различными значениями заданных

параметров и последующие выводы относительно гипотезы.

Фиксация на одном случае никогда не даст теоретического результата

просто потому, что такой материал не позволяет отчленить

существенное от множества привходящих конкретных

деталей и

133

особенностей. Приверженность статистике (например, в экономике и

социологии) накладывает жесткие требования на величину выборки,

количественную измеримость величин, что всегда ведет к

значительному упрощению модели.

Провальным, особенно в отечественном обществознании, оказывается средний уровень —

теоретический и эмпирический анализ небольшого числа специально

отобранных случаев для проверки гипотез. По-видимому, здесь

совместно действуют факторы конфликтной поляризации

«качественников» и «количественников», отсутствия ярких образцов

исследований (блестящие классические работы Баррингтона Мура и

Теды Скочпол 36 о случаях социальных революций до сих пор не

переведены и мало кому известны), общее недоверие гуманитариев к

логике и логическим методам анализа причинности.

Проверка эмпирической подкрепленности гипотезы другими

исследователями на другом материале, при положительном результате

— пополнение (аккумуляция) общепризнанных теоретических

положений. Поскольку общие операционализируемые гипотезы не

формулируются, то и проверять нечего. Однако, я подозреваю, что и

при появлении оных ситуация бы не изменилась. Когда Р. Карнейро

опубликовал статью о происхождении государства, десятки

антропологов вплотную занялись эмпирической проверкой и многие

выступили с опровержениями теории стесненности, которые затем тот

же Карнейро использовал для ее обогащения и развития [Карнейро

[1970] 2006; Carneiro, 1988]. Вероятно, нечто подобное имеет место

в нашем естествознании, но в социальных науках ничего, даже

отдаленно схожего, не происходит.

Кроме вышеуказанных факторов действует еще один: провинциальность

российских социальных наук стала самопрограммируемой (ср.

с известным эффектом самоисполняющегося пророчества). Мы сами привыкли думать, что

в российской социальной теории ничего нового и оригинального

появиться не может, поэтому никто и не будет инвестировать время и

силы для проверки (тем самым, поддержки и популяризации) теории

соотечественника.

Почему же тогда не проверять теории, поступающие из западных

интеллектуальных центров? Здесь оказывается настолько

сильным

соблазн «разоблачения неадекватности», что вкупе с идеологией

идиографии и предметного эксклюзивизма они дают предсказуемый и

бесперспективный результат: «тамошние теории, конечно, очень

интересны, но у нас все совсем другое, поэтому теории эти не

применимы и проверке не поддаются».

36 Moore, 1966; Skocpol 1979; см. также: Розов, 2001, с. 230-251.

134

Периферия осознала себя периферией и уже поэтому останется ею

на долгое время. Пути выхода из этой ловушки будут обсуждаться

в заключительных главах этой книги.

135

Глава 9. Российская геополитика как наука: отменить нельзя

развивать

Насколько оправдана дискредитация геополитики?

Геополитика — пожалуй, наиболее популярная тема в сегодняшней

российской публицистике и политической риторике. Не говоря уж о

том, что имеется гораздо больше претендующих на профессиональную

компетентность в геополитике, чем в экономике, социологии,

регионалистике, демографии. Интерес и общественное внимание есть,

исследовательские центры имеются во множестве.

С другой стороны, понятное отторжение вызывает вахканалия

имперской, шовинистической, ксенофобской риторики под видом

«геополитики». Вполне ожидаема раздраженная реакция либеральной

и западнической общественности, которую, в частности, выразил

Сергей Медведев в статье « Соблазн геополитики». Здесь автор бичует

геополитику в целом как направление мысли:

«Мне кажется, проблема в том, что профессор Пастухов случайно забрел

туда, куда приличному человеку ходить не стоит, — в шатер бродячего

шапито под названием “геополитика”. Там скачут по кругу лошади,

летают гимнасты и подвизаются разного рода фокусники. Сто лет назад,

во времена Рудольфа Челлена и Фридриха Ратцеля, геополитика

обладала определенной интеллектуальной свежестью, но в последние

полвека изрядно заплесневела и была отправлена западной политической

наукой в дальний угол чулана как один из изводов теории политического

реализма, удел ветеранов холодной войны типа Збигнева Бжезинского

или Джона Миршаймера, статья которого в июльском номере Foreign

Affairs про то, как Запад “упустил” Россию, была с восторгом принята