Идентификация
Шрифт:
Я послушно перевернулся и тут же почувствовал тепло у основания черепа. Корф отложил диагностический модуль и пустил в ход куда более совершенный инструмент — свой Дар.
— Очень сложное плетение, — вздохнул он. — Это узловой Конструкт. Если я что-то сделаю неправильно — посыплется весь контур. Он неизвлекаемый.
— Я в тебя верю, Антоша, — подбодрил друга я.
— Да тут хоть верь, хоть не верь… — сейчас Корф говорил совсем другим тоном. Я слышал не перепуганного курсанта, а молодого специалиста, который уже приступил к решению задачи
— Ну вот. Я же говорил, что ты у нас умница, — Я скользнул подбородком по сукну. — А ты не верил.
— Он себе просто цену набивал, — послышался смешок Поплавского.
— Тихо вы все! — гаркнул вдруг Корф. — Не мешайте работать!
Все тут же замолчали,и я почувствовал, как тепло переместилось и охватило часть головы. Где-то глубоко внутри вдруг возникло неприятное ощущение. Как будто черви копошиться начали…
— Не дергайся! — прикрикнул Корф. — Сейчас… Один канал почти закрыл…
И тут я ощутил нечто более страшное, чем сомнительное шевеление внутри черепной коробки. Тело вдруг внезапно пробил озноб, в глазах потемнело, а рот — высушило. То же самое я ощущал в салоне Алениного авто. Только сейчас — в десять раз сильнее.
— Антош, ты чего творишь? — прохрипел я.
— Работаю, — буркнул тот. — Второй канал закрыл, осталось контур замкнуть.
— Быстрее!
Воздух вдруг стал очень сухим и жестким, твердым. Практически осязаемым — и никак не хотел втягиваться в легкие.
Проклятый старикашка все-таки достал меня!
— Есть! — воскликнул Корф.
И меня тут же отпустило. Ну, практически тут же. Я перевернулся на спину и некоторое время лежал, жадно вдыхая невероятно вкусный воздух.
Никогда таким не дышал, надо же…
— Что случилось?
Оказывается, Камбулат и Поплавский уже давно вскочили и сейчас стояли у стола, беспокойно глядя на меня.
— Попить дайте, — попросил я.
Камбулат тут же метнулся к холодильнику и принес лимонад. Только осушив половину бутылки, я отставил ее, и проговорил.
— Случилось то, что еще бы пара минут — и вы бы со мной уже не разговаривали. Распутин почти дотянулся до меня. И если бы не Антоша…
— А что Антоша?
Кажется, Корф перенервничал и сейчас не особенно понимал, в каком контексте его упоминают — ругают или хвалят.
— А Антоша меня спас, — ответил я. — Успел закрыть контур.
— В последний момент. — Поплавский уперся кулаками в бока и выпятил грудь. — Как герой. Фантастического сериала класса «Б».
Три взгляда сошлись на моем ничего не понимающем, покрасневшем и явно смущенном спасителе, а потом тишину штаб-квартиры сотряс взрыв веселого, беззаботного смеха. Так смеяться можно только в одной ситуации: когда только что избежал смерти, и тебе ничего не угрожает.
По крайней мере — в ближайшее время.
Глава 25
— Ну ничего ж себе, — негромко проворчал я,
Николаевский зал выглядел точно каким я его помнил. Белые колонны, двери, выходящие на балкон с видом на площадь и паркетный узор на полу. Стык в стык, без единого намека на щель или неровность, способную испортить безупречный орнамент. Каким-то чудом вернулась на место даже хрустальная люстра под потолком, хоть от нее наверняка и остались одни воспоминания. Свечка выдает не только запредельный уровень энергии, но и и соответствующую температуру. Достаточно высокую, чтобы расплавить и металл, и стекло, и вообще все что угодно.
Или даже испарить.
Но сейчас все вокруг выглядело так, будто эта часть дворца не превратилась в руины полгода назад. Ремонт, если верить словам младшего Гагарина, закончили совсем недавно, однако о нем уже ничто не напоминало. Разве что стены еще немного «фонили» остатками прошедшей здесь разрушительной мощи — Конфигураторы и придворные так и не смогли вычистить их до конца.
Впрочем, почувствовать такие нюансы были способны разве что самые сильные и опытные из собравшихся во дворце Одаренных, а они уж точно знали, кто и почему решил устроить прием в честь герцога Брауншвейгского именно здесь.
Николаевский зал вернул себе прежний вид в рекордные сроки. Кому-то очень хотелось показать Георгу — а заодно и всей его объединенноевропейской свите — что Петербург смог пережить потерю его величества императора.
Такой вот незатейливый символизм. Казалось бы, ничего особенного и важного. Мои товарищи по Корпусу наверняка и вовсе не заподозрили, что место для приема выбрали неспроста. Но я достаточно хорошо знал нравы высшего света столицы и ничуть не сомневался: случайностей в такой день не будет. И все — от зала до цвета галстука, который наденет его высокопревосходительство канцлер — имеет какое-то значение.
Я украдкой оглядел товарищей. Поплавский, как и всегда, напустил на себя лихой и придурковатый вид, а Камбулат, напротив, воплощал тяжеловесную серьезность. Остался неподалеку от входа, сцепил пальцы и подпирал стену широченной спиной, будто заделавшись матерым секьюрити. И только его благородие барон Корф никак не мог скрыть волнение: тяжело вздыхал, не переставая крутил головой и то ли дело оттягивал указательным пальцем ворот, будто надетая под парадный китель белоснежная рубашка вдруг стала слишком тесной.
С того момента, как товарищи узнали, кто я такой на самом деле, они вели себя несколько скованно и будто бы растерянно. Словно не понимали, как теперь держаться со мной. Я изо всех сил пытался показать друзьям, что я — тот самый Вовка, с которым они собирались драться на дуэли, бегали от комендачей, вкушали божественные свитки шавермы и задорно били лицо красноперым, но понимал: пацанам нужно время хотя бы осознать все услышанное — не говоря уже о том, чтобы принять.
Так что все обязательно вернется на круги своя… Но не сразу.