Идиллія Благо Лотоса [Идиллия Белого Лотоса]

Коллинз Мэйбл

Откинувъ край занавси, я прошелъ черезъ сосднюю комнату, оказавшуюся пустой и безмолвной, также какъ и большой коридоръ, въ который она выходила. Спустившись, не спша, по немъ, я завернулъ въ проходъ, кончавшійся калиткой въ садъ, къ которой я и направился. Я только что еще тихо приближался къ ней, а сквозь желзныя ршетки ужъ ясно видлъ сверкавшую подъ утренней росой траву. Какъ чудно хорошъ былъ этотъ садъ. Какъ пріятно было-бы выкупаться въ прохладныхъ струяхъ пруда лотосовъ!..

Но на желзной калитк былъ крпкій запоръ и мн оставалось лишь любоваться сквозь нея травой, цвтами и небомъ, да жадно пить благоухающую свжесть, растилавшагося за

ней сада. Вдругъ на одной изъ дорожекъ сада я замтилъ Себуа, направлявшагося въ мою сторону и шедшаго прямо къ калитк, у которой я облокотился; я его окликнулъ:

— Себуа!

— А ты — здсь, — проворчалъ онъ своимъ грубоватымъ тономъ: — Мужчина остался вренъ привязанностямъ ребенка! Но Себуа ужъ не можетъ быть теб другомъ; потерпвши разъ неудачу, я не хочу повторять попытки снова. Когда ты былъ ребенкомъ, я прогнвалъ обоихъ своихъ владыкъ и все таки ни для одного изъ нихъ мн не удалось сохранить тебя. Ну, что-же? Пусть такъ будетъ! Но теперь ужъ стой одинъ!

— Не откроешь-ли мн калитки? — спросилъ я, не отвчая на его слова.

— Нтъ! И, вообще, сомнительно, чтобы она когда либо снова открылась для тебя! До и не все-ли равно? Разв ты не любимый жрецъ храма? Не общій баловень, за которымъ вс ухаживаютъ?

— Нтъ, ничего этого больше нтъ! Жрецы говорятъ, что я сошелъ съ ума… и то же самое придется имъ сказать и завтра!

Себуа долго и сосредоточенно глядлъ на меня; наконецъ, онъ проговорилъ тихимъ голосомъ, въ которомъ слышались нжность и жалость:

— Убьютъ они тебя!

Я усмхнулся.

— Не могутъ они убить меня до тхъ поръ, пока я не передамъ людямъ всего, что имъ скажетъ Царица, такъ какъ я — подъ ея покровительствомъ. А тамъ, мн — все равно!

Себуа вынулъ руку изъ подъ широкихъ складокъ своей черной одежды, въ которыхъ она скрывалась и протянулъ ее; онъ держалъ въ ней бутонъ лотоса, лажавшій, какъ на лож, на ярко зеленомъ лист.

— Возьми — предложилъ онъ: — это для тебя: вдь теб понятенъ языкъ, на которомъ онъ говоритъ. Возьми его и да сопутствуетъ теб благо! Радуйся, ибо ты слышишь и видишь можешь самъ учиться и другихъ учить! Я же нмъ, такъ какъ знаю лишь общераспространенный языкъ; а все же меня сочли достойнымъ служить посредникомъ и встникомъ, а съ меня и этого довольно!

Онъ удалился, оставивъ цвтокъ между ршетками калитки, куда онъ его засунулъ во время нашей бесды. Я осторожно досталъ его и направился въ свою комнату, счастливый и довольный, чувствуя что теперь мн ничего другого не надо.

Вернувшись къ себ, я прислъ на лож, держа лотосъ въ рук, и задумался. Вотъ такъ-же было много лтъ тому назадъ, когда я ребенкомъ сидлъ въ этой самой комнат и на томъ-же лож, держалъ лотосъ въ рукахъ и любовался его золотымъ сердечкомъ; тогда цвтокъ былъ для меня другомъ, руководителемъ, символомъ связи между мной и невидимой Матерью всякой благодати. Разница была лишь въ томъ, что теперь я хорошо зналъ цну того, что имлъ въ немъ, а тогда этого не было. Неужели и на этотъ разъ его отнимутъ у меня и при этомъ такъ-же легко, какъ и тогда? Конечно, нтъ! И это потому, что я разумлъ его языкъ, и онъ отверзалъ мн очи и снималъ печать съ моихъ ушей; а тогда онъ говорилъ мн лишь о своей крас…

Вдругъ, я поднялъ голову и увидлъ вокругъ себя людей; они окружили меня, какъ когда-то жреиы, которыхъ я, самъ того не подозрвая, училъ въ храм. Они были одты въ т-же блыя жреческія одежды, какъ т, которые, преклонивъ колни, поклонялись мн. Да, только эти мн не поклонялись, а выпрямившись во весь ростъ, смотрли

на меня, сверху внизъ, вдумчивыми глазами, полными состраданія и любви.

Одни изъ нихъ были пожилые люди, величественные и мощные; другіе — были молоды и стройны, и лица ихъ сіяли тихимъ свтомъ. Я благоговйно обвелъ ихъ взглядомъ и затрепеталъ отъ радости и надежды, потому что сразу, безъ объясненій, понялъ, что это было за братство: то были мои предшественники, жрецы святилища, пророки, избранные служители Царицы Лотоса, слдовавшіе одинъ за другимъ, свято соблюдая въ неприкосновенности завты святилища въ теченіе вковъ, съ того самаго дня, когда оно впервые было высчено въ громадной скал, къ которой прислонился храмъ.

— Готовъ-ли ты учиться? — обратился ко мн одинъ изъ нихъ и мн почудилось, будто голосъ его раздавался изъ мрака давно забытыхъ временъ.

— Готовъ, — отвтилъ я, опускаясь на колни на полъ, среди кольца святыхъ мужей, и чувствуя, что въ то время, какъ тло мое склонялось долу, духъ мой возносился гор; что я преклонялъ колни, а окружавшіе поднимали меня до себя, ибо отнын, они — были моими друзьями.

— Займи здсь мсто, — промолвилъ онъ, указывая на ложе: — я буду учить тебя.

Я всталъ и, повернувшись, чтобы идти къ нему, увидлъ, что мы остались вдвоемъ съ говорившимъ со мной: прочіе покинули насъ.

Мой собесдникъ слъ рядомъ со мной, и мы приступили къ ученію. Онъ изложилъ передо мной мудрость былыхъ временъ, вчно-живую и вчно-юную, которая стоитъ незыблемо, когда самая память о расахъ, къ коимъ принадлежали ея первые послдователи, давно исчезла. И подъ вліяніемъ животворящей силы древней науки и вчной истины, сердце во мн снова помолодло и расцвло.

Весь день просидлъ наставникъ въ моей комнат, просвщая меня; а уходя, вечеромъ, коснулся моего чела рукой. Только ложась спать, я сообразилъ, что со вчерашней ночи ничего не лъ и никого, кром своего учителя и его братьевъ, не видалъ; и, однако, я не отощалъ и не усталъ отъ ученія. Положивъ цвтокъ около себя, я легъ и заснулъ безмятежнымъ сномъ.

Проснувшись на другой день, я испуганно вскочилъ съ ложа; мн показалось, будто кто то дотронулся до моего лотоса; но нтъ, я былъ одинъ, и цвтокъ былъ тутъ въ сохранности. На стол, поставленномъ около тяжелой занавси, отдлявшей мою комнату отъ сосдней, я увидлъ молоко и печенье. Наканун, я совсмъ не лъ и теперь обрадовался возможности утолить голодъ. Выпивъ молоко и съвъ печенье, что придало мн новыя силы, я было направился къ ложу съ намреніемъ глубже вникнуть въ суть преподаннаго мн наканун ученія; я зналъ, что эти золотыя смена должны со временемъ принести плодъ въ слав. Но я остановился, какъ вкопанный, и сердце во мн радостно забилось: я вновь очутился въ кругу прекрасныхъ сыновъ Царицы. Мой вчерашній учитель глядлъ на меня и молча улыбнулся; ко мн приблизился другой и, взявъ меня за руку, подвелъ къ ложу. Я остался съ нимъ одинъ на одинъ.

Одинъ ли? Нтъ, ужъ никогда больше не могъ я быть одинокимъ!

Мой новый наставникъ показалъ мн душу мою и сердце во всей ихъ неприглядной нагот, не прикряшенной никакой воображаемой святостью; онъ развернулъ передо мной мое прошлое, которое могло-бы быть такъ прекрасно, а оказалось такимъ нищенски-бднымъ, отвратительно-грязнымъ. Слушая его, я видлъ, что истекшую до настоящаго времени жизнь, я прожилъ, не выходя изъ какого-то полубезсознательнаго состоянія; теперь-же, когда я подъ его руководствомъ какъ бы снова проходилъ жизненный путь, я смотрлъ на содержаніе ея прозрвшими глазами.