Идти туда, где ты
Шрифт:
– Сука! Сдохнешь тут, поняла!
И бросился к выходу. Вслед ему раздавался ее веселый смех. Этот смех звенел в ушах, доводя до исступления. Логинов долбанул по двери, хлопнул ею и повернул ключ в замке. У хозяина дома был бзик. Понаставил замков во всех комнатах. Придурок.
– Тут будешь! – снова заорал Никита и приник к двери, чувствуя абсолютное бессилие. Едва ноги не подкосились. Только дрожь и слабость, как после физической нагрузки. А она там, за дверью, все еще смеялась. В то время, как он был способен лишь колотить по стенам и орать от боли. Будто бы с него сняли
Он резко развернулся и напоролся взглядом на Соньку. Глаза огромные. Смотрит испуганно, дико. Раз в жизни видел такие глаза. Когда Макаров говорил об Алисиной смерти. Больше не довелось.
Девочка стоит. Молчит. Глядит на него в упор. Подбородок подрагивает. Но не спрашивает, не бросается к нему, не просит.
Все, о чем он может думать в эту минуту, это о том, что она – не его. Но не это страшно Страшнее осознание, что никогда и ничего не было его. Отец и мать, которых он любит больше собственных, – отец и мать Макарова. И он желает себе этих отца и мать. Друзья, с которыми он провел юность, – друзья Макарова. И он хочет себе этих друзей. Женщина… женщина, которую он держит в своем доме, – женщина Макарова. И он не знает, как ему жить без этой женщины.
Жизнь, которую он ведет, – жизнь, отобранная у Макарова.
У Макарова, у Алисы, у этой девочки, глядящей на него так, что сердце замирает.
Девочки – с чужими глазами, но такими знакомыми. Родными.
Логинов хрипло выдохнул. Долбанулся затылком о дверь. Снова развернулся к замку и повернул ключ, открывая.
В игре
***
Кабинет пропах сигаретным дымом. Каждый закоулок, каждая щель, каждый сантиметр поверхности мебели и стен – все впитывало в себя запах крепких сигарет, которые вот уже вторые сутки смолил здесь Макаров. Дома он не ночевал. Спал тут же, на диване. Отговаривался тем, что работы много. И действительно – кто ищет, тот найдет. Стол был завален документами, до которых еще месяц назад руки не доходили. Отделы стояли на ушах.
И самый кошмар – ни минуты это не позволяло забыться.
Он представлял собой странное зрелище. Взъерошенный, заросший, в мятой рубашке, в которой, видимо, и провел эту ночь, в джинсах. Очки тоже валялись где-то среди завалов, но Макаров их даже не пытался найти. Он вытряхивал пепел и сигареты из пепельницы в урну и хрипловатым, как с простуды, голосом спрашивал Нину, сидевшую напротив и принюхивавшуюся к аромату из чашки, принесенной минутой ранее Алёной:
– А тебе разве можно кофе?
Собственно, кофе Нина и попросила – и для себя, и для него.
– Ты мне не врач и не муж, - отмахнулась она.
– Я тебе друг. Иногда это даже важнее.
– Ты серьезно? Тогда замечу тебе, что офис – не самое подходящее место жительства.
– Да не могу я дома! – взвился Макаров, но тут же погас. Собственное возмущение заставило почувствовать в висках пульсирующую боль. – Можешь не беспокоиться. Еще день, может – два. Свалю в отпуск.
– Какой еще отпуск? – глаза Нины стали круглыми от удивления.
– Обыкновенный. Как у нормальных людей.
– Вот именно сейчас…
– А что тебя
– И что же ты собираешься делать во время своего неожиданного отпуска?
– Отдыхать от работы.
– Во Вроцлаве? – съязвила Нина.
– Ну, допустим. Красивый город, кстати.
– И кстати допускаешь провести отпуск с ней? Она мучила тебя двенадцать лет, продолжает сейчас! Сколько можно?
Макаров поморщился, сделал глоток кофе и посмотрел в окно. Стало тихо. Где-то в приемной раздавались шаги, и сейчас их стало слышно особенно четко. Илья вдруг представил себе свою жизнь, как частокол пройденных дат и событий. И черт его знает, как бы оно все сложилось, не будь Алисы. И черт его знает, как бы он жил, если бы не любил ее. Четкое осознание, что вот сейчас, именно сейчас, в эту минуту он любит ее, не было неожиданностью. Оно было закономерно. Макаров ненавидел собственный фатализм, но факт остается фактом – он ее любит. Всю жизнь любил.
Илья снова обернулся к Нине и мрачно подумал, что вот с этой женщиной у него вполне могла бы быть счастливая семья, дети, какое-то будущее. А оба как неприкаянные.
– Справедливости ради, - заметил он, в конце концов, - она меня не мучила. Она просто жила. Так что не перекладывай на нее всего.
– Она могла хотя бы сообщить. Или пригласить на свадьбу, - зло выпалила Нина. – И ты бы жил, как все нормальные люди, а не цеплялся за прошлое.
– Она ничем не была мне обязана. И все решения я всегда принимал сам.
– Оглядываясь на нее! Одна твоя квартира в Кузнечном чего стоит. Жить – не живешь, ремонт не делаешь. Музейный экспонат!
– Добрый день, - раздалось от двери резко и громко.
Макаров вскинулся, взгляд его метнулся ко входу в кабинет. Проглотил резко подскочивший к горлу ком. Кадык задвигался. Илья выпрямился в кресле.
Так же выпрямилась и Нина.
– Вы же уехали! – не сдержалась она.
– И приехала снова. Здесь рядом, три часа лёту, - Алиса прошла к столу, по-хозяйски отодвинула один из стульев, села и спросила у Нины: – Кофе можно?
На пороге нарисовалась возмущенная Алёна и застыла с самым воинственным видом.
– Я предупреждала, что у вас Нина Петровна, - проговорила сторожиха.
– Хорошо, Алёна, - ответил Макаров, обнаружив, что голосом владеет нормально. – Сварите еще кофе для Алисы Владимировны.
– Сильно помешала? – поинтересовалась Алиса теперь уже у Ильи.
– Нет, - усмехнулся он, пристально глядя на нее, и, не оборачивая головы, добавил: – Мышь, договорим потом.
Нина негромко хмыкнула и поднялась.
– Хорошо, Илюш, - сказала она, прежде чем выйти. – Потом…
«Потом» в их случае означало, скорее всего, «никогда». И оба понимали это. Да, он действительно собирался ехать во Вроцлав – к Алисе. Добиваться, просить, разговаривать, пытаться достучаться и быть услышанным. Да, Мышь действительно хотела за него замуж. Давно. С самой юности. И все мужчины, проходившие сквозь нее, были лишь тенью Ильи Макарова.
Уголки ее губ чуть приподнялись. И она оставила кабинет, прикрыв дверь и за собой, и за Алёной.