Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]
Шрифт:
— Как долго вы собираетесь оставаться в Лоте, Бен? — вежливо поинтересовалась Анна.
— Во всяком случае, пока не напишу книгу. После этого — не могу сказать, сколько. Здесь хорошо дышится, особенно по утрам. — Он улыбнулся, глядя ей в глаза. — Могу остаться надолго.
Она улыбнулась в ответ:
— Зимой становится холодно, Бен. Очень холодно.
Сьюзен уже бежала вниз в наброшенном на плечи легком жакете.
— Ты готов? Я хочу шоколада. Берегись, испорчу фигуру!
— Твоя выдержит. — Он повернулся
— Заходи, — пригласил Билл. — Хоть завтра, если хочешь.
— На самом деле я не хочу к Спенсеру, — объявила Сьюзен, спускаясь с холма. — Пойдем в парк.
— А как насчет грабителей, леди? — он сымитировал речь жителей Бронкса.
— В Лоте все грабители расходятся по домам в семь вечера. Это указ муниципалитета. А сейчас три минуты девятого.
Темнота спускалась вместе с ними с холма, и тени их вытягивались в свете уличных фонарей.
— Приятные у вас грабители, — заметил он. — И никто не ходит в парк, когда стемнеет?
— Детишки иногда забредают, когда нет денег забраться подальше, — она лукаво подмигнула ему. — Так что, если заметишь кого на земле в кустах, смотри в другую сторону.
Они вошли в парк с запада — от здания муниципалитета. Парк наполнился сонной тенью, пруд поблескивал в отраженном свете фонарей. Если там кто-нибудь и был, Бен ничего не заметил.
Проходя мимо Военного Мемориала с длинным списком имен — от революции до Вьетнама, — он невольно взглянул через плечо на Марстен Хауз, но его заслоняло здание муниципалитета.
Сьюзен заметила этот взгляд и нахмурилась. Когда они, подложив куртку, уселись в траву (садовые скамейки оба миновали без разговоров), она сказала:
— Мама говорила, к тебе заходил Перкинс Джиллеспи. Виноват всегда новенький, да?
— Джиллеспи — интересный человек.
— Мама тебя уже осудила и приговорила, — это было сказано легко, но сквозь легкость просвечивалось что-то серьезное.
— Твоей матери я не очень-то понравился, правда?
— Правда, — Сьюзен взяла его за руку. — Явный случай нелюбви с первого взгляда. Мне очень жаль.
— О’кей. Зато отец ставит на меня.
— Бен, о чем твоя новая книга?
— Трудно сказать.
— Увиливаешь?
— Нет, я не прочь сказать тебе… Дай только подумать, как все изложить.
С удивлением он обнаружил, что это правда. Новая работа всегда казалась ему ребенком, болезненным и слабым, которого страшно сглазить. Он не сказал Миранде ни единого слова о «Дочери Конуэя» и о «Воздушном танце», как она ни просила. Но Сьюзен — другое дело. Миранда хотела оценить, Сьюзен просто интересовалась.
— Ты можешь поцеловать меня, пока будешь думать? — спросила она, укладываясь на траву. Волей-неволей он еще раз заметил, какая у нее короткая юбка.
— Боюсь, это может помешать мыслительному
Он наклонился и поцеловал ее, легко положив руку ей на талию. Почти сразу он ощутил ее язык и встретил его своим. Она шевельнулась, как можно полнее возвращая поцелуй, и шорох ее хлопчатобумажного платья совсем свел его с ума.
Он скользнул рукой вверх, к груди, теплой и полной. Второй раз за время знакомства с ней он почувствовал себя шестнадцатилетним, пустоголовым подростком, перед которым жизнь простирается шестирядным шоссе, без крутых поворотов.
— Бен…
— Да.
— Люби меня. Хочешь?
— Да, — сказал он. — Хочу.
— Здесь, на траве.
— Да.
Она смотрела на него, и в расширившихся глазах девушки дрожала темнота.
— Сделай так, чтобы это было хорошо.
— Попробую.
Они сделались тенями во мраке.
— Ну вот, — сказал он. — Ох, Сьюзен…
Сначала они бесцельно шли через парк, потом более целеустремленно — к Брук-стрит.
— Ты не жалеешь? — спросил он.
Она подняла на него глаза и искренне улыбнулась:
— Нет, я рада.
— Хорошо.
Они шли рука в руке и молчали.
— Книга, — вдруг вспомнила она. — Ты собирался рассказать мне о ней, прежде чем беседа так приятно прервалась.
— Книга будет о Марстен Хаузе, — медленно произнес он. — Может быть, я вначале не думал об этом. Я думал писать о городе. Впрочем, ни к чему себя обманывать. Знаешь, я исследовал прошлое Губи Марстена. Он был гангстер. Перевозочная компания служила только ширмой.
Она изумленно посмотрела на него:
— Как ты это узнал?
— Кое-что от бостонской полиции, но главное — от женщины по имени Минелла Кори, сестры Бидди Марстен. Ей семьдесят девять, и она не вспомнит, что ела на завтрак, но до смерти не забудет ничего, что случилось до 1940-го.
— И она тебе рассказала…
— Все, что знала. Она в доме для престарелых в Нью-Хэмпшире, и, по-моему, никто не слушал ее годами. Я спросил ее, правда ли, что Губи Марстен был наемным убийцей в бостонском округе, и она кивнула. «Сколько?» — спросил я, и она помахала у меня перед глазами всеми десятью пальцами несколько раз.
— Боже!
— Бостонская мафия начала нервничать в 1927-м, — продолжал Бен. — Два раза Губи допрашивала полиция. Первый раз — в Бостоне по поводу убийства какого-то гангстера, и его отпустили через два часа. Второй раз — в Мэльдене — дело было хуже. Речь шла об убийстве двенадцатилетнего мальчика. Труп был выпотрошен.
— Бен! — она осеклась.
— Боссы Марстена выручили его (наверное, он знал о них слишком много), но в Бостоне Губи кончился. Вот тогда он перебрался в Салем Лот и залег. Не выходил из дому. По крайней мере, мы так думаем.