Иерусалим обреченный [= Жребий; Салимов удел; Судьба Салема; Судьба Иерусалима / Salem's Lot]
Шрифт:
— О чем ты?
— Я кучу времени убил в библиотеке, просматривая старые номера здешних газет. С 1928-го по 1939-ый пропали четыре ребенка. Не то чтобы в этом было что-то необычное. Дети тонут, замерзают, падают в гравийные карьеры. Жаль, но случается.
— Ты считаешь, что там было что-то другое?
— Я не знаю. Но ни одного из этих четырех не нашли. Никакой охотник не наткнулся на скелет, никакой бульдозерист не выкопал его из гравия. Губерт и Бидди жили в доме одиннадцать лет, и в это время исчезали дети. Ты спросила, о чем моя книга. Коротко: она о возвратной силе
Она схватила его за руку:
— Ты же не думаешь, что Ральфи Глик?..
— Был схвачен мстительным духом Губерта Марстена, который возвращается к жизни раз в три года в полнолуние?
— Да, что-то вроде…
— Не спрашивай меня, если хочешь, чтобы тебя успокоили. Не забывай, я тот ребенок, который открыл дверь в спальню на верхнем этаже и увидел, как он висит на балке.
— Это не ответ.
— Да, не ответ. Позволь мне сказать тебе еще кое-что, прежде чем я объясню тебе, что я думаю. Минелла Кори сказала мне, что в мире есть злые люди. Действительно злые, по-настоящему. Иногда мы слышим о них, но чаще они действуют в полной неизвестности. Она сказала, что на ее долю досталось проклятие знать двух таких людей. Один — Адольф Гитлер. Другой — ее зять Губерт Марстен. — Он помолчал. — Она рассказала, что в день смерти своей сестры была в трехста милях отсюда — в Кейп Коде, служила там экономкой. Она как раз делала салат в большой деревянной миске. Примерно в два часа дня она почувствовала что-то вроде удара по голове и услышала ружейный выстрел. Она говорит, что упала на пол. Когда она поднялась (в доме никого больше не было), оказалось, что прошло двадцать минут. Она взглянула на миску — и закричала. Ей показалось, что миска полна крови.
— Боже, — пробормотала Сьюзен.
— Через минуту все пришло в норму. Никакой головной боли, ничего в миске, кроме салата. Но она знала — знала! — что ее сестра умерла, что она убита выстрелом в голову.
— Это только ее рассказ.
— Только. Но она не шутник с богатой фантазией, она старуха, у которой не хватило бы мозгов на ложь. Но это, в конце концов, меня не беспокоит. Такого рода явления уже достаточно известны. В то, что Бидди передала сообщение о своей смерти за триста миль, мне не так трудно поверить, как в то зло — действительно чудовищное зло, которое мне иногда видится скрытым в недрах этого дома.
Ты спросила меня, что я думаю. Я скажу. Я думаю, что в телепатию людям верить легко, — эта вера им, в общем, ничего не стоит и не мешает спать по ночам. Но мысль о том, что зло, сделанное человеком, может жить после него, беспокоит сильнее.
Он взглянул в сторону Марстен Хауза и проговорил:
— Я думаю, этот дом может быть марстеновским памятником злу. Этакий сверхъестественный маяк, если хочешь. Все эти годы он хранит концентрированное зло Губерта в истлевающих костях.
— А теперь в нем опять живут.
— И опять кто-то исчез, — он повернулся к ней и взял ее голову в ладони. — Видишь ли, мне это и присниться не могло, когда я сюда возвращался. Я собирался снять его и… ох, не знаю. Победить свои страхи, что ли… Или, может, лучше окунуться в темную атмосферу, чтобы написать книгу на миллион долларов. Как
— Что теперь, Бен?
— Теперь в нем живут! — он потерял власть над собой и ударил кулаком по ладони. — Теперь я не контролирую положение. Исчез маленький мальчик, и я не знаю, что это значит. Это может вовсе не относиться к дому, но… я не верю, что не относится.
— Призраки? Духи?
— Необязательно. Может, просто безвредный парень, который восхищался домом в детстве, купил его — и стал… одержимым.
— Ты знаешь что-нибудь о… — начала она в тревоге.
— О новых арендаторах? Нет. Я только гадаю. Но я предпочитаю, чтобы это была одержимость, чем…
— Чем что?
Он произнес просто:
— Может быть, еще один злой человек.
Анна Нортон высматривала их в окно. Она уже звонила к Спенсеру. «Нет, — сказала мисс Куген с явной издевательской усмешкой, — здесь их не было. Не заходили».
«Где ты была, Сьюзен? Ох, где же ты была?»
Губы ее исказились в беспощадной уродливой гримасе.
«Уходи прочь, Бен Мерс. Уходи и оставь ее в покое».
— Сделай для меня одну вещь, Бен.
— Все что угодно.
— Не говори обо всем этом больше никому в городе. Никому.
Он улыбнулся:
— Не беспокойся. Я не спешу в психиатричку.
— Ты запираешь свою комнату у Евы?
— Нет.
— Я бы впредь запирала. Тебя подозревают.
— Ты тоже?
— Может, и подозревала бы, если б я тебя не любила.
И она торопливо пошла по подъездной дорожке, оставив его смотреть вслед.
Вернувшись к Еве, он обнаружил, что не может ни писать, ни спать. Поэтому он забрался в «ситроен» и после минутной нерешительности направился к Деллу.
Там было дымно, людно и шумно. Оркестр брал громкостью то, чего не мог взять качеством. Около сорока пар, почти все в голубых джинсах, толклись на танцевальной площадке.
Стулья около бара были заняты рабочими с фабрики и стройки. Рабочие носили одинаковые грубые ботинки и одинаково пили пиво из стаканов.
Три официантки с вышитыми золотом именами на белых блузках (Джекки, Тони, Ширли) кружили между столами и стойкой. За прилавком Делл наливал пиво, а в другом углу человек, похожий на ястреба, смешивал коктейли.
Бен направился к бару, огибая танцплощадку, и вдруг услышал:
— Бен, приятель! Как дела?
Возле бара сидел Хорек Крэйг с недопитым стаканом пива.
— Привет, Хорек, — Бен сел рядом. Он обрадовался знакомому, и ему нравился Хорек.
— Решил испробовать ночной жизни, парень? — Хорек улыбнулся и хлопнул его по плечу.
— Да, — Бен достал доллар и положил его на стол, испещренный кольцевыми призраками пивных стаканов. — Как дела?
— Неплохо. Как тебе новый оркестр?
— Сильно, — сказал Бен. — Допивай, пока не высохло. Я плачу.
— Весь вечер я ждал, пока кто-нибудь это скажет. Джекки! Неси кувшин моему дружку! Да лучшего!