Шрифт:
1. Третий
— Я наблюдал его глазами, слушал его ушами, и я заявляю, что он — единственный в своем роде. Или, по крайней мере, очень близок к тому, к чему мы стремились.
— А что можно сказать о брате.
— Его пробы показали невозможность. По ряду других причин. Не относящихся к его способностям.
— Тоже и сестра. Но по поводу его есть ряд сомнений. В нем слишком сильно мужское начало. Слишком
— Если другая личность ему не враг.
— Так что же нам теперь делать? Все время окружать его врагами?
— Если это возможно.
— А я думал, ты любишь этого ребенка.
— Если баггерам удастся заполучить его, я превращусь в образцового дядюшку.
— Ладно. Так или иначе, мы спасаем мир. Бери его.
Женщина на мониторе приветливо улыбнулась и поправила прическу, затем мягко проворковала: «Эндрю, я полагаю, что ты изрядно устал и пресытился этим ужасным монитором. У меня для тебя хорошие новости. Сегодня его заберут. Мы собираемся проделать это прямо сейчас. Это не причинит тебе ни капли беспокойства, тем более боли».
Эндер кивнул. Это была явная ложь, что не будет ни капли боли. Взрослые всегда так говорят, когда собираются причинить боль. Поэтому он отнесся к подобному заявлению, как к определенному предсказанию будущего. Иногда ложь оказывается более надежной, чем правда.
— Так что, Эндрю, если ты готов, то сядь напротив операционного стола. Доктор будет с минуты на минуту.
Монитор отключился. Эндер попытался представить, что миниатюрное устройство исчезло с затылочной стороны шеи. Теперь я сколько угодно могу ворочаться в постели, и ничто не помешает мне. Прекратится противное покалывание, а так же теплота и легкое жжение, сопровождающее каждое принятие ванны или душа.
И Питер больше не будет ненавидеть меня. Я приду домой и покажу ему, что монитор исчез, он увидит, что от него не осталось даже следа. Что я теперь буду обычным нормальным ребенком, как он. Наконец кончатся все неприятности. Он простит мне, что носил свой монитор на целый год дольше, чем он. Мы станем…
Нет, не друзьями. Нет, Питер слишком опасен. Питер слишком зол и груб. Хотя бы, просто братьями… Ни врагами, ни друзьями, просто братьями — живущими под одной крышей. Он не будет ненавидеть меня, он оставит меня в покое. А когда он захочет поиграть в баггеров и астронавтов, а у меня не возникнет аналогичного желания, возможно, я просто почитаю книгу.
Но Эндер знал: даже думая совсем о другом он был твердо уверен, что Питер никогда не оставит его в покое. Когда на Питера нападали приступы дурного настроения, в его глазах появлялось что-то такое… Что когда бы Эндер не ловил его взгляд, не наталкивался на злобный блеск, он знал наверняка — единственное, что Питер никогда не сделает — это он никогда не оставит его в покое. «Я упражняюсь на фортепьяно, Эндер. Попереворачивай
— Это не займет много времени, Эндрю, — раздался голос доктора.
Эндер кивнул.
— Он устроен так, что легко убирается. Безо всякого риска, без заражения. Возможно возникнет некоторое щекотание. У некоторых людей появляется чувство утраты чего-то. Ты тоже можешь бессмысленно озираться по сторонам в поисках чего-то, что-то искать. Но тебе никогда не удастся найти то, что ты ищешь, поскольку ты забудешь, что именно надо искать. Поэтому я заранее предупреждаю тебя. Ты будешь искать монитор, а его не будет. Но через несколько дней это чувство пройдет.
Доктор защекотал чем-то по голове Эндера. Внезапная боль, словно бритва, полоснула по затылку. Острый спазм сковал голову и шею, его тело непроизвольно выгнулось дугой, голова ударилась о кровать. Ноги охватило судорогой. Он с такой силой сжал руки, что заломило кости.
— Сестра! — закричал доктор. — Быстрее!
Вбежавшая медсестра застыла на месте.
— Расслабьте эти мускулы! Ну же, помогите мне! Чего вы ждете!
Эндер почувствовал чужие руки, но не видел, что они делают. Он перевалился на бок и соскользнул с операционного стола.
— Держите! — отчаянно завопила сестра.
— Постарайся поддержать его…
— Вы держите, доктор, он слишком тяжел для меня…
— Да не сжимайте так, он же задохнется…
Эндер почувствовал как острая игла вонзилась в шею чуть выше воротника рубашки. Он ощутил жар, внутри него все запылало, но мускулы обмякли и тело расслабилось. Теперь он мог кричать от страха, а заодно и от боли.
— С тобой все в порядке, Эндрю? — спросила сестра.
Эндрю не мог вспомнить, каким образом можно говорить. Они положили его на стол, пощупали пульс, проделали ряд других операций; он ничего не понимал.
Доктор дрожал всем телом; его голос дребезжал, как плохо натянутая струна.
— Они оставляют в детях подобные штучки на три года и еще что-то хотят? Ты понимаешь, мы можем лишить его разума? Мы можем нанести непоправимый урон его мозгу.
— Когда кончится действие лекарства? — спросила сестра.
— Удерживай его в подобном положении не менее часа. Внимательно наблюдай. Если он не заговорит через 15 минут, дай мне знать. Господи, если это останется навсегда. Ведь мы же не баггеры.
Он вернулся на урок мисс Памфрей лишь за 15 минут до звонка. Он до сих пор чувствовал вялость и слабость в ногах.
— С тобой все в порядке, Эндрю? — поинтересовалась мисс Памфрей.
Он кивнул.
— Ты болен?
Он отрицательно замотал головой.
— Ты плохо выглядишь.
— Все в порядке. Я хорошо себя чувствую.
— Тебе лучше сесть, Эндрю.
Он направился к своему месту, но вдруг остановился. Чего я ищу? Я не должен думать об этом.