Игра Герцога

Доровских Сергей Владимирович

— До-до-до царя дойдёт! — выкрикнул он в последний раз и посмотрел на круглую луну, будто та могла в один миг сообщить государю о случившемся, а тот по небу пришлёт регулярные войска, чтобы подавить пьяный мятеж. Он из последних сил хватал губами воздух, голова мутнела. Только в таком позорном, неприглядном состоянии городской голова понял, насколько же он тяжёл, ведь всё его тучное тело держалось сейчас только на шее… Вот сейчас его чуть перевернут, и цепь вдавится уже в глотку!

Но толпа, что обхватила его плотным кольцом, вдруг оставила и подалась колышущимся потоком в другую сторону. Словно в один миг переключила внимание на что-то, потеряв к

нечастному голове всякий интерес. Взмолившись, тот из последних сил поднял руку, и судорожно нащупал пальцами место, где цепь закрепили у тускло горящего фонаря. Стиснув до остервенения зубы, Мокей Данилович только с третьей попытки смог расшевелить её. И, уже отчаявшись, обмяк, опустив руки вниз, как самоубийца. Через миг почувствовал толчок, удар, хруст.

Очнулся не сразу, ещё не понимая, что сломал руку в локте. Снег, площадь, чёрный винзавод плыли в глазах и мутились, он не сдержался и опорожнил желудок.

Подняв испачканный рвотой рот и быстро бегающие маленькие глазки, он увидел в небе большого ворона. Тот на миг накрыл тенью от крыла толпу, поднял клюв к луне, и улетел также быстро, как и появился…

«Прямые дороги — не всегда самые верные! — раздалось в голове Мокея Даниловича карканье. — Иной раз, знаете, поспешишь — людей насмешишь. А то и разгневаешь до безумия».

— Это чего татарва там скучковалась?

— Басурмане ещё и требовать изволили? Чего бельмекают? Их кого-то там забили? Что? Мы? Лавочника их? Ильнарку Санаева, что ли? И правильно сделали!

— Да мы их всех сейчас к чертям забьём!

— Давно пора! Нечего им тут!

— Бей гадов!

Мокей Данилович встал, прошёлся, покачиваясь, мимо своих покорёженных саней. Возница Прохор лежал то ли убитый, то ли без сознания. Городскому голове было всё равно. Нужно было убираться, пока о нём на время забыли. Воздух стал нестерпимо сухим, наполненным гарью, дымом, спиртовыми парами перед началом самого главного побоища этой звенящей ночи.

* * *

Еремей Силуанович лишь слегка надавил на железные, обмотанные верёвками ручки кусачек с круглыми губками, и палец Фоки шлёпнулся на грязный пол, чуть шевельнулся, покрутился, как толстый червь, и замер, утонув в лужице вытекшей крови. Зверолов выгнул спину и зашёлся в отчаянном крике, верзила-палач вставил ему в рот засаленный кляп.

— Не шуми так, братец, люди же услышат, ещё что плохое про нас подумают! — спокойно протянул лихоозёрский барин. — Разве стоит так орать? Больно? Тебе разве больно?

Он выдернул кляп:

— Мы ещё с тобой поквитаемся, гадина, увидишь — прямо сего… покви…

Еремей Силуанович вставил кляп обратно, усмехнулся, повернувшись к громадному помощнику. Тот смотрел безучастно, словно был сторожевым псом:

— Слышь, Кирюшка, значит, всё-таки ему больно, я так почему-то и подумал! Подождём-ка ещё минутку-другую, и продолжим, пальчиков-то у сорванца ряженого вон как много!

Подвешенный Фока побледнел и обмяк, а затем снова напрягался, и серебряная пуля кольнула острым концом грудь. Его не стали обыскивать, так что в этой кажущейся безвыходной ситуации было хоть что-то хорошее. Его ружьё стояло прислонённым к стене. Еремей Силуанович подошёл к нему, взял, грубо расстегнул и бросил на пол рядом с окровавленным пальцем украшенный дорогими разноцветными камушками и вышивкой чехол. Ствол блеснул в свете раскалённого горна, на котором уже налился докрасна и пульсировал железный брусок:

— Невиданное

дело, какая старина, а красота! И если наша птичка не запоёт и не признается, откуда она прилетела, что хочет, и особливо — что ведает про старую шахту, мы сначала прижжём ей грудку, а затем уж! — он направил ствол на Зверолова. — Бах, бах! Из её же ружьишка и прикончим!

Палач уже приготовился разорвать одежды на груди Фоки, чтобы приступить к самой жестокой пытке. Зверолов задрожал — вот сейчас верзила неминуемо нащупает пулю! Хотя и не удалось разыскать Апу-травницу, но оставалась пусть призрачная, маленькая надежда!

В этот миг в железную дверь робко постучали. Потом ещё — уже решительнее.

— Да что ещё там такое! — злая улыбочка на лице Еремея Силуановича перешла в свирепый гнев, и барин пошёл открывать.

Ему что-то шепнули, и он вернулся:

— Вот как времечко за весёлым дельцем летит — и не угонишься за ним! — сказал он, и присвистнул. — Значит так, я пойду встречать, прибыли наконец самые главные, долгожданные гости! А ты, Кирюшка, оставайся здесь и следи! Глаз с него не спускай! — Еремей Силуанович подошёл вплотную к Фоке, всмотрелся в обескровленное лицо и похлопал по щеке. — Хотя куда он, милок, с дыбы нашей спрыгнет, а? Таких случаев история не знает!

Палач в ответ загоготал.

— Только смотри у меня! Чтоб не помер! Вон кровища как сочится! — он указал на красную ладонь. — Прижги ему, помоги, как говорится, облегчить страдания. А то, неровен час, загнётся ещё раньше сроку. А он нам ещё нужен, — вновь посмотрел в глаза Фоки, но не прочёл в них страха, а только ненависть. — Паршивец ведь нам пока ещё ничего не сказал! Но ведь скажет! Ей-богу, скажет! А нет! — и барин ударил Фоку по щеке наотмашь. — Сам же и вырву язык негодяю!

Еремей Силуанович поднялся из пыточной, тяжело стуча по ступеням, у камина осмотрел себя в зеркале и выругался — этот мерзавец и молчун перепачкал кровью всю сорочку! Даже на рукаве капли запеклись! Спешно забежав к себе в опочивальню, полностью сменил платье, одев то, что было на нём в полдень, когда приходил Гвилум. Широко улыбаясь, пошёл встречать гостей.

Он не знал, что такое могло случиться — стрелки на часах у парадного входа показывали уже одиннадцать, а никого из местных чиновников, купцов и других верных ему людей всё ещё не было! Даже пронырливый, всегда готовый оказаться под рукой Голенищев так и не прибыл! Дубровин впервые изменил своим привычкам! Запропастился городской голова, а тот всегда готов дышать в ухо и докучать своим неудержимым желанием во всём посоветоваться.

Из прибывших его больше других насторожила дама. С виду тёмненькая, уж очень похожая на цыганку, но в шубе… именно такую сегодня барин хотел подарить жене начальника полиции… Откуда точно такой же второй взяться, чёрный соболь — материал редкостный… Еремей Силуанович гордился своей сермяжной русопятостью, и в иной ситуации ни под каким видом не потерпел бы, чтобы даже татарин, а не то что цыганка переступила порог его славного дома!

К тому же вела себя эта дама вовсе не скованно: излишне свободно, можно даже сказать, распущенно, словно чувствовала себя королевой вечера. Она вышла вперёд, и из-под шубы показалась ножка в кружевном чулке. Обняла Еремея Силуановича за мощную шею, провела чёрным длинным ногтем по щеке, томно закусила алую губку и что-то неразборчиво шепнула на ухо. Затем громко засмеялась, чуть брызнув ему в лицо слюной. Тот ощетинился, как пёс, но смолчал, хотя так и хотелось подобрать резкое словцо, чтобы её осадить.