Игра Герцога

Доровских Сергей Владимирович

— Что ж, что ж, — ещё недолго колебался Еремей Силуанович. — Раз на кону стоит золото, много золота, тогда… тогда идёмте за мной! И… дама может пока побыть здесь!

— Я слишком долго томилась в ожидании, чтобы быть рядом с моим господином! — жёстко ответила Джофранка. — И теперь не согласна расстаться с ним даже на миг! Если вы думаете, что я упаду в обморок от увиденного, не беспокойтесь: меня трудно чем-то удивить!

И они спустились в подвал. Отодвигая плечом тяжёлую дверь, Еремей Силуанович произнёс громко:

— Кирюшка, ну что там? Живой этот гадина, сказал что? Я не один!

Ответа не последовало…

Когда

она вошли, в тесноте пыточной уже остывал кусок железа на потухшем горне. Палач лежал посередине душного помещения, широко раскинув руки и ноги. В открытых мёртвых глазах застыли ужас и удивление. Железные обручи, на которых закрепили Фоку, чуть покачивались, будто пленник освободился от них за миг до пришествия гостей…

Еремей Силуанович бросил взгляд в угол — расписного чехла с ружьём там не было.

Он боялся обернуться, зная, что сейчас в его спину вопрошающе смотрят строгие, с оранжевыми ободками глаза.

* * *

Авиналий Нилович приказал срочно запрячь тройку коней в грузовые сани. Слова незнакомца в шляпе, что ему нужно немедленно покинуть Лихоозёрск, он принял всерьёз. Но последовать его совету — ничего не брать с собой, и провести остаток дней в глухих керженских лесах с братьями-староверами, унижаться и просить крова, не имея гроша за душой, Дубровин не мог. Ещё никогда он не протягивал руки! Тем более, собрать всё самое драгоценное — разве это потребует много времени?

«Там и проживёте остаток дней хотя и без роскоши, даже скажу, весьма и весьма бедно, но — по слову моему, не познаете иных невзгод. А иначе, ну что же… я не стану говорить, что иначе», — вновь прозвучали слова в его голове, но купец отмахнулся от них.

Поднялся к родным — в домовой церкви из-за простреленного окна царил жуткий холод, и он приказал жене упаковать все древние семейные иконы, а затем собрать всё самое нужное из одежды. Слугам дал задание позаботиться о провианте — чтобы хватило как минимум на неделю пути.

Супруга же, казалось, и не слышала его, а неотрывно смотрела на тёмный лик Спасителя:

— Что встала! Исполнять немедленно!

— Бежим, бежим, отец! Только теперь, сейчас же! — ответила она холодным голосом. — Сие кончина света! Не время заботиться о нажитом! Голос мне был: погубит нас всех оно, если не оставим, как путы земные! Ведь сказано: удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царствие Божие! И ещё сказано: не собирайте себе сокровищ на земле, где моль и ржа истребляют и где воры подкапывают и крадут, но собирайте себе сокровища на небе, где ни моль, ни ржа не истребляют и где воры не подкапывают и не крадут…

— Это ты верно вспомнила: не забудь книги старинные: рукописное «Учительное Евангелие», «Часослов», «Меч духовный», «Николино житие» тоже! Подорожные книги какие есть, все захвати, цена им высоченная!

Она в ответ только опустила голову, сомкнув руки на груди.

Авиналий Нилович быстрым шагом направился к себе в кабинет, открыл сейф, достал несколько ларцов. В двух хранились драгоценные камни, перстни, бусы, золотые украшения, а в самом маленьком, украшенном жемчугами саркофаге — подлинная «тайная записка» протопопа Аввакума, написанная рукой самого замученного богоотступниками святого! Дубровин заполучил её от «бегунов» — скитающихся староверов, которым всегда давал кров в своём

доме. Обещал им передать реликвию единоверцам. Этот дырявый кусочек потемневшей бересты хранил великое завещание Аввакума, и Дубровин уже более десяти лет берёг его, никому не показывая. Теперь же вовсе не изумруды и деньги, которые он тоже заберёт с собой, а этот документ сделает его первым среди старообрядцев везде, куда бы он при прибыл! За то, что сохранил и уберёг считавшуюся утерянной записку Аввакума его и возвеличат, и одарят так, что он легко вернёт, а то и улучшит своё положение.

Он невольно залюбовался саркофагом и представлял будущее — как въедет на тройке в лесной керженский скит, и его примут там почти как самого Спасителя… В этот момент в дверь робко постучали.

Угрюмый бородатый слуга, не смея войти, косноязычно объяснил, что грузовые сани давно запряжены, но выехать на них нет, и не будет никакой возможности.

— Это почему же? — рассвирепел Авиналий Нилович.

— Выгляньте в окошко, — робко ответил тот.

Дубровин поставил ларец на стол, и отодвинул плотную штору. На заднем дворе взволнованно ржали запряжённые кони: их со всех сторон обступила толпа, дёргая за удила.

— Самое верное — запереться бы нам, и выждать…

— Что это за безобразие? — выкрикнул купец.

— Сие народная буря. Неудержимая во хмелю, — тихо ответил слуга. — По отголоскам понял я, что винокурня подверглась разграблению, и…

«А иначе, ну что же… я не стану говорить, что иначе», — вновь роковым эхом прозвучали в голове слова незнакомца.

Авиналий Нилович спрятал в сейф ларцы, убрал туда поглубже и саркофаг, плотно завернув особым прочным материалом — ему не страшны ни вода, ни огонь. Сейчас он спустится к разбушевавшимся пьяницам, попробует разобраться с ними миролюбиво, а лучше всего — предложить откуп. Пусть даже придётся отдать всё на разграбление, лишь бы позволили уехать. Тогда он вернётся в кабинет, заберёт с собой только один саркофаг с запиской Аввакума. И этого будет достаточно, чтобы не пропасть в нищете и забвении.

«Всю жизнь посвятил борьбе с хмелем, и вот он, змеюга, в кольцо теперь меня взял! — думал он, стуча каблуками сапог по лестнице. Вспомнил лицо убитого Каргапольского. Даже такое — размозжённое и окровавленное, оно было ему ненавистно. — Не будь проклятой винокурни, не случилось бы сие!»

Он готовил слова — самые радушные, чтобы хоть немного сбавить пыл народного гнева, но этот пыл уже рвался ему навстречу. Шёл, наступая языками пламени…

Никто не собирался дожидаться, когда зажиточный купец выйдет и попробует сказать речь. Особняк облили с четырёх сторон и подожгли. Он занимался языками, как и многие другие строения, принадлежащие зажиточным людям в городе.

Слуги, крича в дыму, метались по первому этажу. Один из них, разбив стекло, выпрыгнул в окно. Авиналий Нилович успел заметить, как снаружи его «приняли» и, повалив в снег, забили ногами.

Из-за выбитого окна первый этаж быстро запылал — огонь получил необходимый ему свежий воздух, и сила его теперь только нарастала. Купец попятился к лестнице, но она была в огне. Перекрестившись, он всё равно рванулся вперёд, крича от получаемых ожогов и сбивая огонь с бороды и одежды.

Чёрный от копоти, Дубровин ворвался на второй этаж в домовую церковь. По-прежнему горели свечи, хотя их огоньки светили маленькими тусклыми точками в густом кадящем дыму.