Игра Герцога
Шрифт:
— Вот прошёлся, старый дуболом! Предупреждали меня, не бери ничего лишнего, нет, не послушала… Зря. И все мои снадобья, все, — порылась в ошмётках, доставая битые склянки и обёртки.
Антон Силуанович тоже, сам не зная зачем, стал рыться у своего саквояжа в рваных кальсонах, сорочках, и выхватил из этого месива тетрадь. Она сильно примялась, но осталась целой.
— Что это? — спросила Алисафья. Она провела чуть пульсирующей светом ладонью над кожаной обложкой, закрыв глаза, и будто одним этим движением сумела прочитать всё от первой до последней
— Там рассказывается о…
— Не надо! Вижу, вижу, — она утёрла носик. — Всё опять повторяется этой ночью, всё опять, только ещё страшнее… Так, берите её с собой, спрячьте за пазуху! Не могу понять, зачем, но голос мне подсказывает — нужно!
«Она может слышать какие-то голоса?» — удивился он, и послушался совета.
— Дальше идём молча! — строго приказала она. — В лесу много нечистой силы, которая не страшна зимой, спит. Каждую осень на Ерофеев день, в октябре, вся нечисть беснуется до первых петухов, а потом проваливается сквозь землю и появляется только весной, когда та оттает, — Алисафья помолчала. Антон Силуанович вновь про себя отметил, как же та прекрасна. И поймал себя на мысли, что она всё больше, больше, неудержимее начинает ему нравиться.
— Но пущевик своим появлением разбудил многих! Сейчас начнут восставать, как мёртвые из могил! Так что надо спешить!
«С вами я готов идти куда угодно!» — так и хотелось ответить ему, но понимал, что фраза эта прозвучит совсем уж неуместно.
Они шли проторенной дорогой — пущевик, наломав елей, проложил широкий путь. Молодой барин вспомнил детство — а ведь когда-то давно гулял по здешним местам, и видел такие широкие тропы. И подумать не мог, кто их на самом деле оставляет за собой! Кто знает, может быть и в те туманные далёкие годы их пути с пущевиком сходились также близко, но провидение сберегло его тогда.
Он посмотрел на Алисафью, и в задумчивом лице, казавшимся совершенно белым в свете вырвавшейся из-за туч луны, сумел прочитать подтверждение своих мыслей.
То, что Алисафья оказалась права, стало понятным уже через пару сотен шагов. Она приказала замереть и выждать. У сухого, поваленного старшим лесным братом дерева копошились, словно муравьи, какие-то чёрные точки-существа. Присмотревшись, Антон Силуанович увидел, что они перекусывают остренькими зубами ветви и относят, зажав в охапки, куда-то, а затем вновь спешно возвращаются. И так бегают друг за дружкой длинной цепочкой, протоптав в снегу глубокие ровные дорожки.
Пройдя ещё дальше, девушка, вынув из муфты и приложив палец к губам, указала левее. Там уже горел огромный костёр:
— Это младшие лесовички суетятся, греют злых разбуженных дедов! — и точно, у пылающего яркими огоньками пламени сидели на корточках поросшие волокнистым мохом и похожие на огромные древесные колоды существа, тянули
— Ох, студнооо нам! Ох, студнооо!
— Им, похоже, совсем плохо!
— Тише! Если нас услышат, сбросят под землю! А то и кожу сорвут прямо по живому, чтобы на барабаны натянуть и стучать всю зиму! Там, там, — она пригляделась, — сразу трое лесных братьев сидят. Если попадёмся, они на нас злобу за старшего своего и сорвут. Им теперь долго не до сна будет!
Сумев обогнуть и оставить далеко в стороне кострище, которое трудами сотен лесовичков всё больше прибавляло огня и трещало так, что слышалось издали, лесные путники выбрались на опушку.
Алисафья выдохнула с облегчением, осматривая округу:
— Видите, вон там?
— Что? Синеет вроде бы.
— Это слияние рек. А на этом слиянии как раз и шахта.
— Значит, осталось только спуститься?
Она убрала за пышный лисий воротник муфту и сложила ладошки, будто в молитве:
— Будем верить, что нам повезёт! Фока! Ах ты, мой Фока! Лишь бы успел!
— Что? — услышав это мужское имя, да ещё с приставкой «мой», молодой барин опечалился. Он вспомнил, что девушка проделывает с ним столь долгий и опасный путь ради кого-то. Да, она говорила ещё там, на станции, точно! И этот кто-то дорог ей больше всех на свете. Значит, её ведёт подлинная любовь.
Ради чего же нужен он, Антон Силуанович, всё ещё оставалось неясным. Но впервые он ощутил себя винтиком в машине судьбы, где ему предстояло сделать что-то важное. Сделать, но при этом остаться чужим, посторонним для всего мира. Да, впрочем, совсем и нестрашно, что для всего мира. Страшно выйти — если будет вообще уготовано этому случиться, выйти из этой истории чужим этой прекрасной девушке. Увидеть её долгожданную встречу с любимым Фокой. И потом, став свидетелем чужого счастья, расстаться с ней навсегда…
Он печально вздохнул. Но тут девушка осторожно взяла его за подбородок, направила лицо к себе, и посмотрела в глаза.
Какие это были глаза! Он напрочь забыл обо всём, что печалило его мгновение назад, и улыбнулся:
— Вы ведь совсем не боитесь спуститься туда, Антон Силуанович?
— С вами, вовсе нет, поверьте! — и, не сумев сдержать порыва, поцеловал её ладонь. Такую ледяную!
— Вот видите, — она засмеялась. — Не обожгли холодом губы? Стоило мне только убрать муфточку…. Что же, спускаемся! Будьте тут особенно осторожны!
И, чтобы опередить на этот раз, Антон Силуанович, проверив за пазухой, не выпала ли тетрадь, первым подал ей руку.
Они спускались с пригорка, и снег осыпался вниз, словно песок с кручи. Впереди неясно мелькал огонёк:
— Это же ведь шахта, но что там горит? — спросил он.
— Да, не должно. Я сама не знаю. Давайте не будем больше говорить! Идите на цыпочках.
Подкравшись совсем близко, они раздвинули еловые лапы.
Антон Силуанович невольно сглотнул, посмотрел на Алисафью, а затем вновь на вход в шахту.