Игра Герцога
Шрифт:
Он помолчал:
— Поверьте, наш господин великий герцог изъявил желание вновь посетить сей мир, чтобы вновь поменять его к лучшему! В том числе попробовать как-то преобразить и вас, ведь мы даже и не спрашиваем, достойны вы того, или нет… Но, если сумеете добраться до этого заключительного, сто тринадцатого зеркала и заглянуть в него, вы навсегда станете иным!
— Да что за вздор! Немедленно укажите мне путь отсюда, пройдохи, мошенники! Как я только мог согласиться на это! Да надо было вас всех — на дыбу! Пощекотать мордашки щипчиками!
— Теперь, я смотрю, угрожаете — вы? — усмехнулся Пантелей, полизывая лапу и искоса глядя на Еремея Силуановича.
— Отдайте
— Поздно ты взялся торговаться! — услышал он за спиной до боли знакомый голос. Будто ветер донёс отзвуки прошлого — того, что ушло назад на добрых двадцать-тридцать лет!
Он обернулся — одно из зеркал стало ближе, и лицом к лицу, глаза в глаза из пыли времён предстал Влас Брязга! Это был его компаньон из той давней поры, когда старший Солнцев-Засекин только вступил в наследство и стал сколачивать и постепенно преумножать свой достаток, обретая власть над серым заштатным Лихоозёрском. Влас оказал ему так много неоценимых услуг на первых шагах этого пути! Сметливый и изворотливый, способный легко обвести вокруг пальца кого угодно, Брязга приносил пользу день ото дня. Но в один из вечеров, подсчитывая барыши, молодой ещё тогда Еремей Силуанович заметил нехватку! Не сказать, чтобы уж большую — поначалу и не обнаружишь прореху в доходах. Выходит, нашёл едва видную лазеечку этот наглец, как поживиться сверх меры!
В ярости призвал он тогда Власа Брязгу к ответу. Признайся бы он тогда, а того более — покайся со слезами на коленях перед барином, возверни всё и с лихвой, что оторвал в свою пользу не по закону — и не было бы тогда ста двенадцати записей в «Книге мёртвых». Но хитрец, не моргая, божился на иконы, а глаза смеялись…
Перестали они смеяться, когда хлынули из них кровавые слёзы. Стал Брязга первым из тех, кто отправился в мир иной под пытками лихоозёрского богача. И вот теперь вновь эти глаза бесстыжие — и такие же хитрые, поблёскивали с той стороны зеленоватого холодного зеркала.
«Я же сломал тебя тогда, во время пытки, что ж теперь зыркаешь так надменно, гадина!» — подумал он, и услышал:
— Пришло время мне задавать вопросы, а тебе — отвечать под пыткой! Поменяемся, братец, с тобой местечками! Смотри, смотри, и слушай меня, Власку Брязгу! Ты не меня, ты себя тогда убил! Когда я умирал, ты такой прилив силищи получил от тьмы, что навсегда попал в лапы этой сладкой кровавой сласти! Жить без неё больше не мог! Да ты не жил более! Не жил!
Еремей Силуанович сжал кулаки, и пока молчал, слушая и всё более свирепея:
— Когда я дух испустил, ты и завёл свою страшную книгу! Если открыть её с первой страницы, там первые листы-то выдернуты! Ведь то были записи наших с тобой дел общих, расчётов. Ты их порвал, и начал всё заново! Один! С кровавого листа, вписав в него первым меня! Так? Так! Что же ты молчишь, нас же слушают тысячи!
Солнцев-Засекин ещё крепче сдавил кулаки.
— Раз молчишь, так я продолжу. Я расскажу то, о чём ты сам пытаешься все эти годы не думать. Почему ты стал мучить и сводить на тот свет остальных? Испытав сладость, погубив меня, ты захотел повторить её вновь! И всё бы ничего, но без этой радости зверства ты был пуст, хмур, и тебя донимала хандра и невиданные головные боли! Но то не голова твоя окаянная болела, а душа ныла! И, чтобы лечить её, ты решил и дальше, дальше бросать её в страшную пучину огненную! Ничто, ничто не могло унять болей сих, кроме как очередная невинная жертвушка. И чем невинней, тем слаще и длительнее упивался ты с трясущимися пальцами и нервной дрожью её горькими муками!
Не смог сдержать гнев Еремей Силуанович — и ударил с размаху в отражение, прямо в
— А потом уж был я! — новое зеркало само собою тут же передвинулось на смену разбитому, и голос нельзя было спутать — он принадлежал Кондрашке — доставшемуся по службе ещё от отца приказчику. Тогда, ещё с первых дней, он не понравился Еремею Силуановичу. Терпел он и этого плута недолго — через полгода нашёлся повод исчезать его в подвале.
Теперь он смотрел одним глазом, а второй болтался белым окровавленным шариком на тонкой красной ниточке.
— С меня ты начал обустройство пыточной, основательно подойдя к приобретению щипцов, зажимов, дыбы и…
Новый удар, и стекло разлетелось вдребезги. Один — самый крупный осколок, со звоном отлетел к ногам, и в его отражении всё также болтался несчастный висячий глаз.
— Зажимы разные, кольца с иголками были наготове к моменту, когда ты убивал нас! — теперь говорили братья-близнецы конюхи. Они выросли крупными фигурами в очередном гладком зеркале, стоя мощными плечами рядом и не умещаясь полностью в отражении. С близнецами пришлось провозиться до первых петухов, и ему особенно тогда нравилось, как долго те — такие крепкие, молодые, не спешили испустить дух. Да, тогда он и решил, что нужно иметь побольше инструментов — двух-трёх предметов для его фантазии совсем уж не хватало.
— Да, такая уж у тебя, барин, была пытливая забота — довести одного из нас до полусмерти, и приструнить пыл, как кобылу на скаку, чтобы приняться за другого. И обливал водою, приводил в чувство то одного, то другого, чтобы мы видели попеременно, что ты сначала с одним, а потом и с другим из нас выделываешь!
— И тогда впервые барин задумался про то, что надо бы место для схоронения нас сыскать! — добавил молчавший до этого с насупленным лицом второй брат и утёр нос. Сморкнул кровью, и с отупением уставился на алую ручищу. — Куда-то ж надо было нас, таких здоровенных, издумать деть!
Вновь удар, звон, и кулаки Еремея Силуановича саднили, превращаясь постепенно в два красных, со взбученной кожей шара.
— А вот таких, как я, было уж много! — это говорил косматый круглолицый ямщик в темноватой мятой поддёвке. — Нас, людей случайных для вашенских мест, вы-то особливо жаловали! Пропал человек — так что ж не списать на разбой али ещё на что? Никто же на вас, почтенного человека, благотворителя храмов и прочих мест богоугодных, и не подумает! Да как и можно! Подумать только — грех! А сыск-то — и тот вами весь пригрет и куплен! Искали меня, искали нехотя и недолго, да и бросили, чего уж там — мал человек, и память об оном, стало быть, коротка.
— А на вас и не подумают! — билось стекло, и каждый новый гость из мира мёртвых вторил и вторил эту фразу.
Еремей Силуанович уж и сбился со счёту, орудуя кулаками, а перед ним шла страшным потоком тёмная полоса его прошлого. Он терял силы, стонал от боли, но бил и бил ручищами зеркала, уже и не вслушиваясь, кто и что хотел ему донести.
— Что ж вы не даёте права голоса тем из Мира Теней, кто так ждал и надеялся молвить его по правилам Игры! — вступился Пантелей, похохатывая и мурлыча. А кулаки барина всё больше становились похожи на испещрённое блестящими крупинками месиво. Осколки летели в лицо, рассекая шею, щёки, и из брови на глаза, словно пот, текла кровь. А мертвецы едва успевали что-то сказать, как молкли на полуслове, безуспешно пытаясь продолжить фразу предшественника.