Игра Герцога
Шрифт:
Фон дер Вице устремил отчаянный взор на зеркало и прокричал:
— Да! Моя победа!
— Победителем дуэли, увы, становится!
Заливистый смех Джофранки прервал голос секунданта. И его сменил грохот.
Своды качнуло так, что Антон Силуанович бессильно повалился на столик.
— Становится ваш прекрасный друг Антоний! — возликовала невидимая цыганка, и залилась смехом.
Огромные камни посыпались сверху. Друзья в отражениях побросали свои головы и хлопали в ладоши, и зеркала бились вдребезги. Саша Вигель щёлкнул карманными
— Не может быть! — взвыл фон дер Вице, выронив пистолет. Тот упал со звоном, обуглился, и стал подобен чёрному дубовому корню. Гость из Парижа засунул палец в рот, и даже не заметил, как откусил ноготь с фалангой пальца. Устремив взор к своду, надеялся увидеть там огни, может быть, ждал поддержки от невидимых зрителей, но они давно пропали.
— Победитель — я! Я — победитель! Слышите! — разинув рот, он смотрел ввысь, и последнее, что увидел — огромная каменная махина, чуть вращаясь острыми углами, стремительно набирая скорость и увеличиваясь, накрывает его.
— Как там говорится… Под камнем сим лежит! — Антон Силуанович, всё также лёжа, поднял глаза, услышав чью-то злую усмешку. От фон дер Вице не осталось и следа, а только валун, напоминающий громадное надгробие. Он венчал место, где тот стоял мгновение назад. — А вы, сударь, хотя и с таким трудом, но всё же прошли и это испытание! Надо же, какое благородство, не стали стрелять! Да вы, может, и правда настолько чисты, как некоторые искренне полагают, сударь мой? Уж не знаю, как вам это удастся, но останется самое малое… пройти последний этап Игры!
Это тараторил Гвилум, который вырос чёрным кругом из тьмы, держа в ладони-крыле ручищу Еремея Силуановича. На его фоне ворон казался маленьким плотным шариком.
Сверкнули огни, и выплыл, подобно призрачному кораблю, золочёный балкон. Чёрный герцог и Корф наблюдали с высоты. Офицер-призрак что-то говорил на ухо главному распорядителю Игры, и тот кивал, облачённый в старинные дворянские доспехи.
— Великий господин, имею дерзновение предложить вам объявить начало сего заключительного, волнующего испытания нашей превосходной, небывалой никогда ранее Игры! — Гвилум отпустил ладонь лихоозёрского барина и подобострастно взмахнул крыльями в сторону балкона, склонив голову. — Поистине! Мы ждём в упоении и восхищении вашей речи, мессир!
* * *
Поют сверчки запечные, потрескивают уютно дровишки, пахнет разваристой капустой. Посапывают, хмыкают носиками дочки, ровно и безмятежно дышит во сне хозяйка; чуть воет ветер за окном — тихо, миролюбиво, убаюкивающе… Но тут качнулись стены избы, выбились криво, словно зубы изо рта, тяжелые брёвна соснового сруба, посыпалась труха. Полетели со звоном и треском ухваты, лопатки да чапельники, звякнули о пол чугуны. Заискрилось, поймав печной уголёк, помело, и пошёл дым-огонь
«Спасайтесь, детушки! Очнись, Устинья!» — кричит он, видя, как гибнут в удушающем дыму родные, а сам не может помочь. И они не просыпаются, сопят-посапывают, а дым идёт. И кто-то огромный стучит и стучит кулачищами по стенам и крыше избы…
— Ах ты! — поднял подбородок с груди Алатырев, поёжившись, и сон растаял. Не было родного дома, а только ночь, лес, чуть заиндевевшая чёрная повозка, где он уснул, сидя на месте возницы. Поднял глаза, и увидел массивные крупы коня — чёрного, спокойного, неживого, словно отлитого из чёрного железа.
«Сморило, что ли, в долгом ожидании?» — он сонно обвёл округу, и едва не полетел вниз от волны: новый удар, сокрушающий землю, взорвал ночную округу.
Чуть привстав, он посмотрел в сторону шахты. Нечто исполинское, тёмно-зелёное возвышалось над ней, но не шевелилось. И тут в мареве это что-то распрямилось со скрипом почти до самого неба, и занеся руку с гигантским кулаком, вновь обрушило удар вниз. По крепкому снеговому насту в разные стороны побежали глубокие трещины.
Так вот что разбудило его, смешав сон с явью… Но что же, или кто… это?
Пётр хотел было перекреститься, но лишь поднял ладонь для этого — и не послушалась она! Словно кто-то невидимый ухватил и больно сжал рукав костистыми пальцами!
— Уголёк! Да что же это такое делается, дорогой ты мой!
Конь, когда раньше хозяин произносил его имя, всегда добродушно шевелил ушами, давая понять — ответить не могу, но всё слышу и понимаю. Но теперь, и раз и два произнеся его имя, Пётр так и не понял, слышит ли голос его любимец. Или… не хочет? Или не его уж это конь более?
Огромный тёмный гигант, возвышавшийся над лесом, вырывал с корнем сосны и бросал их, словно ребёнок, которого заставили рвать сорняки, и тот решил пошалить, кидая их направо и налево. Огромная сосна, как гигантская скалба для игры в рюхи, пролетела над ними и сбила, словно стоящие рядком бабки, вековые сосны.
— Етишь ты! Пора бы нам ноги рвать, братец! — Пётр и не думал дожидаться таинственных господ. Хватит с него на сегодня приключений, пора и честь знать. Но, нащупав поводья и дав команду коню, понял, что Уголёк не сдвинется с места.
— Да что ты в самом-то деле, родной мой! Поехали домой! Овса дам! Из домовины этой чёрной тебя распрягу, и уж больше никогда, слышишь, никогда не впрягу более! Слышь, говорю, такого овса тебе дома дам! Ну же! — он понукнул сильнее, но не помогло.
Пущевик, расправив плечи, как показалось Петру, чуть повернул неказистый угловатый корпус в их сторону. Крестьянин пригляделся, и увидел на плече гиганта белую точку. Седой филин взирал горящими глазами прямо на него и криком подсказывал — есть тут неподалёку живая душа!