Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
Наутро он отыскал в чемодане путеводитель. «Статуя Садако Сасаки... умерла от лучевой болезни... легенда о журавликах...»
Вы мне не дадите листочек?
В машине Пола трясло, несмотря на жару.
— Вы ведь здесь родились, Тоши-сан?
— Да, — сказал японец и уставился в свои бумаги. Пол почти рассказал ему. Но испугался — не того, что его примут за психа. А того, что Тоши пожмет плечами и пробормочет что-нибудь вроде: «У мертвых долгая память...»
В
Садако?
Пол отогнал воспоминание о том, что ему привиделось в заброшенном крыле госпиталя. Так же как отгонял, заталкивал в самый дальний угол памяти белую пыль и расплющенные тела на асфальте.
Губы девушки раскрылись, сложили слово:
«Зачем?»
— Господин Тиббетс?
Тоши глядел с беспокойством. Даже — с сочувствием.
— Что это вы там увидели?
Пол неловко улыбнулся. Показал Тоши на соседний столик — но тот уже опустел.
Ладно, сказал он себе, ты давно уже вырос из детских ужастиков. Все, что тебе кажется, — твои собственные страхи. Страх за Эбби, тогда, в больнице. Знакомая и саднящая боязнь потери. Паника — перед всем, что может еще произойти. Господи, да он и в самолете летел, вцепившись в подлокотники кресел.
Говорят, по «граунд зеро» до сих пор бродят призраки клерков, чей рабочий день так никогда и не закончился. Может, ходит там и менеджер, с которым у Пола в тот день была назначена встреча. И недовольно смотрит на часы, потому что Пол опаздывает...
Мэри права: давно уже следовало к кому-нибудь обратиться. Он пойдет к психиатру, как только вернется. Иначе тревога так и будет разъедать его действительность...
Когда он вернулся в отель, на футоне снова сидела бумажная птица. Уже никого не стесняясь, Пол изорвал ее, отряхнул с пальцев остатки бумаги. Тенью из коридора на него укоризненно смотрела хозяйка отеля.
Краем глаза он увидел, что иероглифы на картине опять поменялись. Новое хайку было еще тоскливее:
Рис не собрали,А зима пришла в Хиросиму,Черный снег лежит...Пол поежился.
Когда-то они с Мэри возили дочь в Диснейленд. Эбби сразу влюбилась в парк, выглядевший как ожившая и легализованная детская фантазия. А Полу очень скоро стало не по себе. Слишком слащавым было все вокруг — кукольные домики по обе стороны Мэйн-стрит, розовая вата в ларьках, песни,
Так же и этот город. Аккуратный, свежий, на переливающейся воде — и не догадаешься, что стоит на пепле. И все какое-то кукольное, субтильное — люди, газоны, порции в ресторанах, нежный запах лепестков под дождем. Ему хотелось прочь, к вокзально-дымным запахам Нью-Йорка, к тройным чизбургерам с колой. К чему-то настоящему.
Он заблудился в городе среди бела дня. Ему надоел Тоши, маячащий за спиной с постоянностью телохранителя якудзы. Решил взять коробку бэнто, прогуляться. И не заметил, как оказался один среди тысяч одинаковолицых небоскребов, тысяч коробок бэнто. Он метался кругами, как кот за собственным хвостом, в поисках единственной нужной улицы и не мог найти отель, сколько ни спрашивал. Ему отвечали вежливо, непременно улыбаясь, щуря глаза в щелки; под конец все улыбки слились для него в одну. Когда с неба опять завыли сирены, ему показалось, что город начинает рушиться; что окружающие его небоскребы сейчас загорятся, осядут, погребут его под собой. Он заткнул уши, чтоб не слышать надрывного гула тревоги.
Потом вой прекратился. Пол обнаружил, что сидит прямо на тротуаре, прикрыв голову руками. Проходящие мимо японцы не удивлялись, не показывали пальцами. Они вообще его будто не замечали. Будто он стал бесплотен, как призрак. Как девочка, бродившая по сгоревшему госпиталю...
Господи, почему они не сровняли этот город с землей? Почему не уничтожили до конца? Они не знали. Не знали. Он ведь никогда...
— Не забудет.
— Что? — Он смотрел непонимающими глазами.
— Я говорю: после обеда заседания не будет, — сказал Тоши. — Я еле вас отыскал, господин Тиббетс. Господин директор сказал, что жарко, все устали, а главные вопросы мы уже обсудили. Соберемся снова завтра с утра.
— Мне не по себе, — выговорил Пол. — Я, наверное, уеду раньше.
— Не уедете, — сказал Тоши.
— Простите?..
— Я говорю — вы же не уедете до презентации. Столько прессы созвано...
На экран вернулась заставка с памятником. На столе сидел белый журавлик. Пол скомкал его и выкинул за окно. Он уедет; завтра же, первым рейсом. Плевать на презентацию. В гневе, прикрывающем страх, Пол сдергивал с вешалки одежду. Застегнув чемодан, он распрямился, чуть успокоенный. Собрался было позвонить в аэропорт, но передумал — не хотелось снова услышать по телефону пустоту. Потом он вспомнил о часах, где время застыло на восьми-четырнадцати, и почувствовал, что попал в ловушку.
Ему не хотелось читать новое хайку. Но взгляд, который Пол отводил нарочно, все равно возвращался к картине.
Пугало плачет:Выклевал оба глазаБумажный журавль...С футона рисованными глазами невозмутимо смотрела птица.
Он проснулся под утро от странного шороха. На его одеяло один за другим садились бумажные журавлики. Пол стал смахивал их, не в силах вскочить, не в силах закричать — от ужаса. Птиц становилось больше и больше.