Игра в классики на незнакомых планетах
Шрифт:
С этого момента я жила на чемоданах. Смотрела на окружающий мир с прощающей снисходительностью заключенного, к которому в последние дни отсидки приходит ранняя ностальгия. Сколько вдруг появилось дел — собрать документы на визу, поставить «поленницей» в расписании оставшиеся пары, обегать бухгалтерии и отделы кадров, везде сообщая, что увольняюсь, — а улыбка так и прет из глаз. Сбегать в турагенство за билетами:
— Куда летите?
— В Париж.
— Туда и обратно?
— В
И я обзванивала друзей, рассовывала ученикам и начальству телефоны и мейлы, делала вид, будто меня еще интересует, что станет с этой землей, когда я ее покину. Я знала, что в этот раз все получится и я точно уже не вернусь. Потому что если не получится — то не стоит и ехать, а я ведь еду.
Она сказала: я всегда знала, что ты будешь во Франции.
Кассандра, блин.
— А меня с собой заберешь?
Я обняла ее крепче:
— Конечно. Попозже только.
Заберу, ага. С такой-то работой, с полулегальной грин-кард, в студио два на два. Самое смешное — я ведь верила. Мало ли — оттрублю стаж, наймусь на нормальную работу, найду квартиру. Заключим ПАКС — во Франции, в отличие от нашей прогрессивной страны, это делается спокойно. Будем жить.
Я вернулась домой с последнего предотъездного перевода. Был где-то час ночи, я открыла дверь своим ключом и с порога почувствовала — что то не так. Вот что: свет и ветер. Свет, зажженный по всей квартире, отчаянный какой-то. И ветер, свободно гуляющий по коридорам.
Я к этому была вовсе не готова. Думала, возвращаясь — не будет ли там в аэропорту опять забастовок, как в прошлый раз, когда стоял весь «Руасси»; думала — шубу точно не уложу, да и нужна ли она там, где в феврале в кампусе — цветы посреди зеленой травы?
А тут — она на балконе, двери открыты настежь; сидит, сжавшись, трясется и смотрит... ни на кого не смотрит, взгляд ушел в себя.
Конечно, я испугалась. Вытащила ее с балкона буквально на руках, не зная, кого вызывать — то ли «скорую», то ли ребят в белых халатах с Сибирского тракта.
— Что случилось, маленький? Кто тебя? — как в детском садике.
Молчит. Лицо по-мертвому обескрашенное, губы запеклись.
— Что с тобой? Где болит? Сердце?
— П-птица, — вымолвила она наконец. — Это птица, она... по мою душу...
— Какая еще птица, господи боже мой?
— Я же тебе говорила. Хорошо, что ты пришла. Ты ее спугнула.
Остаток ночи мы просидели на кровати. Было тихо. Она взяла мою руку и перебирала пальцы.
— Она больше не прилетит.
— Откуда ты знаешь?
Конечно, ей было по-настоящему страшно. Никаким шантажом тут и не пахло. И все равно я злилась. Мне казалось — да нет, я знала, — стоит мне уехать, как с ней обязательно что-нибудь случится.
— Ну и как я теперь тебя оставлю?
— А может, все-таки... — сказал мой эльф. — Нет, ты не думай, я все понимаю.
Тишина. Как после взрыва.
— Но я же, — она
Наверное, это должно было меня остановить.
Наверное, кого другого это остановило бы.
— Я тоже тебя люблю, — ответила я. — Только ведь я уже билет купила.
А потом началась вся эта неразбериха с консульством, и знающие люди сказали: не надейся, с такой биографией тебе теперь и туристическую на две недели не дадут.
Я начала считать трещины в асфальтах, гадать на бегущей строке, на фонарных столбах. Я попросила мою девочку:
— Поставь за меня свечку, ладно?
Она посмотрела печально:
— Ты этого правда так хочешь, да?
А что я могла сказать?
— Это же... Это не просто так. Придется заплатить. Ты видела.
— Я понимаю.
— Ничего ты не понимаешь.
В конце концов визу мне дали. Мы вдвоем закатили пир: надо же было промотать «последние русские». Мы бродили по городу и смеялись.
А потом она исчезла.
Как бы долго я ни готовилась к отъезду, всякий раз получается, что собираю вещи накануне. Спешно вспоминаю о том, что надо постирать; устраиваю в ванной шторм, мыльные океаны в тазах пузырятся, переливают через край, грозя разродиться цунами. И естественно, эти штаны до завтра не высохнут, и эта шерстяная кофта тоже, и придется засовывать их в чемодан мокрыми. Есть в этих спешных сборах что-то беженское. Тороплюсь застегнуть сумку, пока крыша не обвалилась мне на голову от удара вражеского снаряда. Тогда я окажусь на дороге в огне, с мокрой кофтой в боковом кармане сумки.
Я бегу. Как будто кто-то может меня задержать.
Я сквозь воду в ванной даже не услышала, как хлопнула дверь. Просто вышла — а ее нет. Подумала сначала — эльф выбежал до круглосуточного. Ведь если нам захочется посреди ночи французского сыра, мы за этим сыром пойдем, ничтоже сумняшеся, — подумаешь, живем на Уралмаше, который похуже Чикаго.
Но через два часа она не вернулась. Мобильный не отвечал, сколько ни набирай — да я уже знала, что набирать бесполезно. А у меня вещи полусобраны, документы разлетелись по всему дому. И куда за ней бежать?
Птица.
Унесла.
Так, не хватало еще, чтоб я начала сходить с ума. Она и раньше убегала посреди ночи... Но сегодня-то — почему? Когда последний раз, когда — еще раз обнять друг друга и все? Я перестала злиться около четырех утра, когда с трудом застегнутые сумки лежали в коридоре. Заказала такси до аэропорта. Может, она просто не захотела прощаться. В каком-то смысле я ее понимала.
И того, что было, и того, что было,Нам с тобою снова не связать...