Игрушки

Барамзин Денис Владимирович

напряжена и нема,

полнится явь

о ж и д а н и е м – ...

Один на берегу

Послеблоковское

Ночь, пятница Страстной Седмицы.

И память, веру хороня,

перебирает, как крупицы,

мгновенья прожитого дня,

как будто нищенка в котомку

сметает крохи со стола:

дождь, бег, в вагоне незнакомку,

сомненья, взгляды... Всё. Сошла...

Стаккато

кухонного крана –

дыханья ночи метроном.

Луна, продрогшая путана,

тоскливо молит – об одном –

и возливает (Магдалина!..)

сиянья бледного елей

на мёртвый город, царство сплина

дворцов, каналов и аллей.

Окно. Тень перекрестья рамы

в тревожных отблесках зарниц –

распятьем! – тянется упрямо,

пронзая рёбра половиц, –

туда, где стол, залитый светом,

как будто жертвенный алтарь.

Листок. Рука с пером-ланцетом.

«Аптека, улица, фонарь».

Гениальный сонет

О чём мечтаешь ты, безвестный гений,

Вперяясь взглядом в лик луны рябой,

Не видя Рок, нависший над тобой, –

Творить лишь для грядущих поколений?

Вне общества, формаций, построений,

Ты – винтик с нестандартною резьбой.

Ты – агнец, в мир пришедший на убой,

Кропить алтарь всё новых Возрождений.

Пройдя весь путь утрат и злоключений,

Светясь в окладе рамы гробовой,

Ты станешь вдруг иконой для молений.

Потомки возопят наперебой,

Вздыхая над красой твоих творений,

Подчёркнутой трагической судьбой.

Последний стих

Полоска света!.. Лязг железа стих… До ужаса привычная метода. Ещё один новорождённый стих насытил чрево мусоропровода. Там в мусоре, средь разной требухи, клочков газет, наклеек на консервах пустые бесталанные стихи, бесспорно, будут числиться в шедеврах.

Вот так спартанцы немощных детей бросали в пропасть, забывая жалость. Но детище – без плоти и костей – мной так же в муках и в поту рожалось. Вершитель виршей, я творил в ночи, корпел, как Папа Карло над поленом – кривой чурбан достоин лишь печи. Пусть так! Ничто не вечно в мире тленном.

Остановив сознания поток, я вижу – среди копоти и смрада сквозь девять этажей летит листок, парит кругами дантовского ада.

Тут стены дома тают, как мираж, столетья мчатся вспять в хмельном азарте. И взгляду предстаёт иной пейзаж – пелопонесский берег в Древней Спарте.

…Растаял в пасти бездны детский плач, и эхо замирает в смертном стоне, а я – детоубийца и палач – смотрю на опустевшие ладони.

Прости, сынок! Ты был так слаб и хил. Суров закон, не зная исключений. Я породил тебя – и я убил, избавив тем от будущих мучений!

Но мне в ответ сгустившаяся мгла заходится в истошном детском крике. И острая раскаянья стрела пронзает грудь в растрёпанной тунике. Мечусь, как зверь!

Но сына не вернуть. Рву волосы, заламываю руки… Я сам готов с обрыва сигануть – лишь только бы не слышать эти звуки!

…Открыл глаза. Всё было лишь во сне! Я снова здесь, разбужен гулом лифта…

В руке – листок! На тыльной стороне – одна строка загадочного шрифта:

Hero

Себя как книгу пролистай! Довольно пресно?

Начни всё с чистого листа. Умри-воскресни.

С бездонно чистого листа. С азов, с основы.

Сожги мосты, чертёж моста. Забудь и слово.

Взрывай соборы и дома и – в каждом веке –

жги – не записки, не тома – библиотеки! –

Костёр подобен алтарю – в нём Суть зачата!

на каждый век – по букварю и... Герострату,

по Моисею, Спартаку – да с факелами!

Прочти последнюю строку, и сразу – в пламя.

***

Жизнь пробегает.

Ты один на берегу.

Надежды и мечты...

Всё мимо, мимо...

Ржавеет шпага –

превращается в клюку.

Неуловимо и –

неумолимо.

Всё невпопад.

Всё наспех.

На бегу.

И времени

на счастье

не хватает.

Снежинка

опустилась на щеку –

не тает...

Баллада о лютне

Труден путь. Заблудившийся путник,

Ты устал, как собака, продрог.

Но с тобой неизменная лютня –

Та, с которой прошёл сто дорог.

…Сколько дней неприкаянной тенью ты блуждаешь подобно слепцу. И – в каком бы ни шёл направленьи – ветер хлещет взахлёб по лицу.

На лежащих в снегу перевалах вихрь метёт ледяным помелом. Обессилев, ты прячешься в скалах. Забываясь прерывистым сном, помолись, чтоб не стал саркофагом приютивший спасительный грот.

Сон всё тот же: как полным бакштагом в воды фьорда заходит вельбот.

Этот северный берег угрюмый, обрамлённый отрогами скал, – после тесного затхлого трюма, после шторма, который таскал и швырял ваш корабль, как скорлупку, – этот берег манил, как мираж.

И, ещё не дождавшись, как шлюпка носом вклинится в галечный пляж, опьянённый нежданной свободой, ты поднялся, отбросил весло, и шагнул в бирюзовую воду (будто за руку что-то вело). И, мотивчик старинной баллады напевая тихонько под нос, неизменную лютню, как чадо, на руках над волнами понёс…