Игрушки
Шрифт:
Лёгок путь – если ветер попутный,
В бурдюке – согревающий грог,
И с тобой неразлучная лютня –
Та, с которой прошёл сто дорог…
Наслаждаясь единством с природой, ты сидел и прихлёбывал эль. Вкруг костра ветерком-колобродом увивался невидимый эльф.
Ты прислушался к шелесту:
– Ну-ка! Что ты шепчешь, приятель? Напой!
Лакированный гриф сам лёг в руку. Дробный ритм
Невидимый Кто-то в бесшабашный ударился пляс. Устилавшая землю покровом, шелестя, закружилась листва. Ожила, пёстрым платьем махровым облегла гибкий стан существа, что металось в чарующем танце.
Погружаясь всё глубже в астрал, ты качался в мистическом трансе и – не в силах прерваться – играл.
И, впиваясь – то нежно, то грубо, пальцы жадно блуждали по ней. От тепла юной плоти суккуба страсть и страх разгорались сильней.
Весь дрожа, ощущая руками сладострастие девы нагой, ты… разбил лютню. В щепки, о камень. И отчаянно бросил в огонь.
Захлебнувшись нестройным трезвучьем, ветер яростно взвыл, разметал по поляне горящие сучья.
И на землю обрушился шквал.
Что потом? Всё отрывисто, смутно. …Ты сжимаешь разломанный гриф. Ураган – как несчастную лютню – разбивает кораблик о риф. А по берегу мечутся люди… Их смывает громада-волна…
…Ты проснулся. В руках твоих – лютня. Боевая подруга, жена. Это сон. Только сон. Но как чуден!.. Девять румбов. Семь футов под киль.
Но молчит опечаленно лютня. И на море безжизненный штиль.
Долог путь. Пилигрим бесприютный,
Что успел в это жизни, что смог?
Ни семьи, ни друзей, только лютня –
И ещё десять тысяч дорог.
Святоносский маяк
Маяк установлен в 1862 году на мысе Святой Нос (Кольский полуостров). В первую же зимовку от цинги из шести человек команды погибли пятеро. Сам смотритель (унтер-офицер в отставке Филиппов) выжил, но по причине перенесённой болезни оставил службу на маяке, на смену ему пришёл отставной унтер-офицер Алексеев. В следующую зимовку от цинги на маяке погибла вся команда – кроме смотрителя.
Вильд (флюгер Вильда) – простейший прибор для измерения скорости ветра.
Среди суровых северных широт, где не родит земля ни льна, ни хлеба, где месяц длится ночь, и всех щедрот – полярное сияние в полнеба, в оковах вековечной мерзлоты спят мёртвые поморские посёлки, стоят пусты раскольничьи скиты. Всевластны ветры, вороны и волки – здесь, от царя и Бога
Зажаты в беломорские тиски семь человек на остроносом мысе. Здесь водка не спасает от тоски, и от больных, с ума сводящих мыслей. От смертоносных щупалец цинги не спрятаться за стенами в остроге. Здесь не беда, что встал не с той ноги, а радость – оттого, что держат ноги.
…Который день бушует океан, на вильде то и дело восемь баллов; и руки старика (он спит – он пьян) всё тянутся к незримому штурвалу.И не таких сгибает жизнь в дугу. От инвалида в море мало толку – собачьей смерти ждать на берегу сточившему клыки морскому волку.
…Метель кружит над шпилем маяка, по одному людишек прибирая, хромым калекой брезгует – пока. А шестеро – лежат рядком в сарае. Их даже не схоронишь по-людски.
Но души ждёт небесная обитель. Ведь звёзды – это тоже маяки, и, значит, – каждой нужен свой смотритель.
А тот – один на вымерзшей земле – кому досталась доля страстотерпца, пусть спит, пока пульсирует во мгле свет маяка, как огненное сердце.
Всего лишь бог
Сыну
Любимый сын, клянусь, тебе и Еве
я создал мир без боли и тревог;
и чёрт, знать, дёрнул написать на Древе
«Не трогать – изгоню из Рая! Бог».
Гуляйте, дети, сыты и раздеты,
вся жизнь была приятна и легка.
Зачем же вы нарушили запреты,
зачем так разозлили старика?
Ну что ж... Тогда возделывайте пашню,
живите и плодитесь – в добрый путь!
Ан нет! Уже возводят чудо-башню –
в отцовские покои заглянуть.
Я разделил все языки. И что же?
Ничто не властно снять людскую спесь –
за веком век вы лезете из кожи
в попытках достучаться до небес,
труду, заботам о насущном хлебе
предпочитая призрачных химер,
с мечтами о не ставшем близким небе
круша давно наскучивший вольер.
Мой славный, одинокий Человече!..
Ты тянешься к незримому отцу…
Прости. Пойми. Я… не готов ко встрече –
мне страшно встать с тобой лицом к лицу.
Ген Каина
Сын Каина, взбирайся к небу
И Господа оттуда сбрось.
Шарль Бодлер
Проклят, одинок и неприкаян,
мучим нескончаемой тоской,
по ночным дорогам бродит Каин,
тщась вернуть утраченный покой.
И, клеймо скрывая, как проказу,
одичало прячется во тьму,
как заклятье, повторяя фразу:
«Я не сторож брату моему!»
Суждено блуждать ему, доколе