Их пленница
Шрифт:
Своего детеныша я простить не смогла. Своей слабости, своих слез.
Хотя вру… Не было в ту ночь слез.
Не знаю, почему, но я ни слезинки не пролила. Сначала мучилась от боли, охватившей меня стальными обручами. Они сжимали живот, а я не понимала, что происходит. Задерживала дыхание при каждой вспышке и ждала, когда же станет легче, а затем кричала, когда боль стихала хоть чуть-чуть. Оказалась, она не пройдет, пока я не исторгну своего ребенка в луже крови. Только потом придет облегчение — физическое. А за ним понимание, которое перевернет мою
Она родилась мертвой, но меня это не сломало.
Если бы сломало, меня бы здесь не было. Так что — нет, уверена.
Но прежняя жизнь — моя любовь, мое счастье, мой мир, все померкло. Я ничего не соображала, когда Руслан пришел. Они нашли меня в спальне на кровати, пропитанной кровью, обессиленную и обезумевшую от преждевременных родов. Я часто дышала, комната плыла, и я не понимала, почему моя дочь не дышит. И почему она так выглядит, тоже не понимала.
Тонкие полупрозрачные пальчики были измененными. Она частично перекинулась в родах. Кирилл сказал, что такое бывает, что это произошло еще в утробе. Скорее всего, это и вызвало роды.
Я была одна в тот вечер. Они ушли, оставив меня дома — тяжелую, уставшую от беременности, с отекшими ногами и капризную. И вернулись, ни о чем не подозревая. Пока я стонала в постели, они шутили — я слышала их смех под дверью. И когда она открылась, навсегда запомнила лица: счастливые, безмятежные. Красивое лицо Кир, суровое, но веселое Руслана. Они остановились на пороге, веселье застыло — последний отблеск прежней жизни, которая уходила навсегда.
Они увидели кровь… Мое лицо — лицо человека, пережившего катастрофу вселенских масштабов. Я заорала им навстречу — откровенно и зло, выпуская наружу боль и страдания, которые переживала последние часы. А потом разрыдалась — сухо, без слез. Почему-то их не было. Почти не было. Может быть чуть-чуть, под утро, когда я стояла в сумраке и прохладе ночи на поляне, где Кирилл и Руслан хоронили нашего ребенка, а на востоке светлело небо. Может быть, тогда немножко было.
Ненавижу рассветы.
Я отбила руку, когда Руслан подошел, чтобы обнять меня. Он хотел положить ладонь мне на лицо, а от нее пахло сырой землей и гнилыми яблоками, на кожу налипли частицы влажной почвы.
Я оттолкнула руку и убежала в темноту. Наверное, мальчики думали, что я отойду, что рано или поздно успокоюсь. Ведь жизнь должна продолжаться. Только я не смогла. Той ночью я бродила по сосновому лесу и чувствовала себя такой одинокой, как никогда в жизни. Я отчетливо поняла — двое, это никого. Двое лучших, с моей точки зрения, мужчин были со мной. Я их любила. Они любили меня — так сильно, что мало какая женщина о себе такое скажет.
Но счастье застраховать нельзя. Иногда происходит то, что навсегда его отнимает. От этого нельзя защититься, но можно надеяться, что это не случится с тобой. А когда все-таки случается, ты утрачиваешь веру в чудо.
Вот и я ее утратила. Веру в безоблачное счастье, их любовь, наше будущее.
Их было двое, но ни одного
Я даже гроша за него не дам.
Любви втроем не бывает. Сомневаюсь, что она бывает и вдвоем.
Глава 19
Мою дочь похоронили под яблоней.
Я хотела дать ей имя, но Рус сказал, что мертвым имя не нужно — они его не услышат. Мы хоронили ее безымянной.
Я стояла на том же месте, где когда-то подбирала яблоки, а парни разрыли землю руками и положили тельце, завернутое в одеяльце в ямку. Я рыдала, хрипло, без слез, и просила, чтобы они проверили — точно ли она умерла. Вера в чудо еще не ослабла.
Они аккуратно сгребли рыхлую землю обратно в ямку.
Не помню, о чем я думала. Меня шатало, казалось, лес плывет. Хоровод деревьев медленно двигался вокруг, я дышала влажным лесным воздухом, и мне хотелось выть. Кажется, из меня еще текла кровь и пачкала ноги. Не помню. Помню, как Руслан подошел ко мне, а я отбила руку…
Я убежала от них в лес и выбралась на дорогу и только там ощутила влагу на щеках. Только на рассвете начала плакать. Кутаясь в огромную куртку, потому что собирались мы второпях и Зверь надел на меня свою, я побрела по дороге в город.
Многое осталось в тумане. Меня подвез дальнобойщик, как-то я добралась до дома. Ключа не было — мне открыла тетя, охнула и побежала за запасными. Она не задавала вопросов. Я кошмарно выглядела, но она ни о чем не спросила. Потому что я вернулась домой после похищения — мы впервые увиделись с тех пор, как Зверь кинул меня в свою машину. Не знаю, что она надумала. Правды она не знает. Пусть ее.
Я вернулась домой, упала в старую мамину кровать, от которой несло кислятиной и пылью, и разрыдалась в подушку. Потихоньку я встала — на третий или четвертый день. Встала — это буквально. Поднялась и огляделась, пытаясь сообразить, где я, почему одна и что делать дальше.
Тетя ко мне не заглянула.
Я ее понимаю.
Она боялась. Боялась, как и все они. Никто не хотел, чтобы их дочь оказалась на моем месте, никто не хотел познать на себе нож моего Зверя и ласку Руслана. Теперь и я тоже.
Я их не боялась, но не могла видеть.
Через какое-то время мне привезли вещи — с посыльным. Были там и украшения, и кое-какая одежда. Мне казалось, они ждут — что я оправлюсь, сделаю вид, что ничего не было и вернусь в «Авалон». Жить дальше, быть счастливой.
Я не хотела. Бросала трубку.
Руслан бесился, бесился и Кир. Но Руслан — сильнее. Я с ним спала, ела с его рук, забеременела от него. Он считал, я люблю его безгранично. Он не только ждал, он знал, что рано или поздно я вновь окажусь в своих апартаментах на втором этаже.
А я жила так, словно их нет. И это безумно их злило. Мне дали понять, что меня отпускают, если я так хочу. Где любовь, там бывает и боль, и горечь, и обида. Там бывает и жестокость. Не знаю, чего было больше в моей любви.