Иисус. Человек, ставший богом
Шрифт:
Посмотрите на воронов: они не сеют, не жнут; нет у них ни хранилищ, ни житниц, и Бог питает их; сколько же вы лучше птиц? Посмотрите на лилии, как они растут: не трудятся, не прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них. Если же траву на поле, которая сегодня есть, а завтра будет брошена в печь, Бог так одевает, то кольми паче вас, маловеры! [262]
Если Бог заботится о столь мало привлекательных птицах, как вороны, и так искусно украшает не представляющие особой ценности цветы, такие как лилии, разве же он не позаботится о своих сыновьях и дочерях?
262
Источник Q (Лк 12:24, 27–28 // Мф 6:26, 28–30). Возможно, говоря о воронах, он обращается к мужчинам, которые знают, что значит сеять, собирать урожай и строить житницы; а образ лилий ориентирован на женщин, умеющих ткать, прясть и шить одежду.
Он обращает внимание на воробьев, самых маленьких птиц Галилеи, и вновь размышляет о Боге. Их продают на базаре какой-нибудь деревни, но Бог о них не забывает: «Не две ли малые птицы продаются за ассарий? И ни одна из них не упадет на землю без воли Отца вашего; у вас же и волосы на голове все сочтены; не бойтесь же: вы лучше многих малых птиц» [263] . Иисус улавливает ласковое отношение Бога к самому хрупкому:
263
Источник Q (Лк 12:6–7 // Мф 10:29–31). Эти образы, настолько живо и конкретно выражающие нежное и заботливое отношение Бога к людям, исходят от Иисуса.
Бог добр! У Иисуса достаточно примеров, чтобы почувствовать это. Как Он окажется добрее нас? Как-то раз, в разговоре с отцами и матерями Иисус просит их вспомнить собственный опыт: «Есть ли между вами такой человек, который, когда сын его попросит у него хлеба, подал бы ему камень? И когда попросит рыбы, подал бы ему змею? Итак если вы, будучи злы, умеете даяния благие давать детям вашим, тем более Отец ваш Небесный даст блага просящим у Него» [264] .
Поэтический язык, которым пользуется Иисус, говоря о Боге, не был вовсе незнаком тем крестьянам. Осия, Исайя, Иеремия и другие пророки говорили в том же стиле: в поэзии они черпали мощную силу, потрясавшую умы и побуждавшую сердца проникнуться тайной живого Бога. Больше всего людей удивляют и поражают своей самобытностью притчи, которые рассказывает им Иисус, указывая на засеянные поля Галилеи и обращая их внимание на полные рыбы сети, вытаскиваемые из озера рыбаками Капернаума. Не так-то легко было обнаружить в Священном Писании тексты, наталкивавшие на подобные размышления [265] .
264
Источник Q (Лк 11:11–13 // Мф 7:9-11). Версия Матфея считается более оригинальной.
265
В Еврейской Библии еще нет «притчи» как сформировавшегося литературного жанра. Термин mashal (во множественном числе meshalim) одинаково применим для обозначения сравнений, пословиц, пророчеств, легенд или аллегорий. Некоторые meshalim напоминают притчи: например, рассказ об «овечке бедняка», которым пророк Нафан осуждает преступное поведение Давида (2 Цар 12:1–7); «песнь о винограднике», где поется о любви Бога к Своему народу (Ис 5:1–7), или «аллегория об орле» (Иез 17:3-10).
В христианских источниках сохранилось около сорока Иисусовых притчей с более или менее развитым сюжетом и приблизительно два десятка образов и метафор, оставшихся набросками или зачатками притчей. И это далеко не все, о чем рассказывал Иисус. Естественно, сохранились в основном наиболее повторяемые им притчи или же те, которые с особой силой врезались в память и запечатлелись в сердцах людей [266] .
Только Иисус произносит притчи о Царстве Божьем. Учителя закона в своих учениях использовали различного рода mashal, а также рассказы, очень похожие на притчи Иисуса по форме и содержанию, но с сильно различающимися целями [267] . Раввины исходят главным образом из библейского текста при объяснениях своим ученикам, и прибегают к притче, чтобы изложить истинную интерпретацию Закона. В этом фундаментальное различие: раввины все рассматривают лишь сквозь призму Закона, а Иисус — в свете Царства Божьего, уже входящего в Израиль [268] .
266
В Евангелии (апокрифическом) от Фомы есть двенадцать притчей, которые также можно найти в официальных евангелиях, и еще две новые: о «разбитом кувшине» (101) и об «убийце» (102). В Евангелии (апокрифическом) от Иакова есть восемь притчей, две из которых, похоже, новые: о «зерне» и о «колосе».
267
Удалось собрать около полутора тысяч раввинских притчей, но до сих пор невозможно подтвердить, что их происхождение относится ко времени, предшествовавшему 70 году н. э. (Штерн). В Кумранских рукописях притчи также не найдены.
268
Однако, как заявлял Флуссер, возможно, раввинские притчи и притчи Иисуса имеют единую суть.
Христианским общинам также не удалось повторить язык его притчей. Вероятно, новые притчи так и не были созданы [269] . Первые поколения христиан обычно ограничивались их применением в собственных житейских ситуациях: то интерпретируя их оригинальное содержание, то превращая их в «показательные истории»; похоже, существовала и тенденция придавать некоторым рассказам аллегорический характер, тогда как в устах Иисуса это были простые притчи [270] .
269
Хотя некоторые авторы (Фанк, Скотт, Баттс) полагают, что небольшое число притчей могло быть создано в христианских общинах: «невод, полный рыбы» (Мф 13:47–48), «человек, желавший построить башню» (Лк 14:28–30), «царь, готовившийся к войне» (Лк 14:31–38) или «запертая дверь» (Лк 13:25).
270
В Евангелии от Иоанна мы можем найти аллегорические рассказы, в которых Иисус предстает как «истинная виноградная лоза», «пастырь добрый» или «дверь овцам» (15:1–7; 10:11–18; 10:1–5). Это не притчи как таковые, они далеки от вдохновения галилейского учителя.
Иисус не придумывал аллегорий: это был слишком сложный для понимания галилейских крестьян язык. Его притчи удивляют всех своей новизной и простотой, живостью и проникновенностью [271] . Нетрудно заметить разницу между притчей и аллегорией. В притче каждую деталь рассказа следует понимать буквально, в ее прямом значении: сеятель — это сеятель; зерно — зерно; поле — это поле. В аллегории, наоборот, каждый элемент рассказа таит в себе скрытый смысл: сеятель — это Сын человеческий; поле — мир; доброе зерно — дети Царства; плевелы — сыны дьявола… Поэтому в аллегории всегда есть нечто особо тонкое и искусственно созданное: и если у человека заранее нет ключа к пониманию ее смысла, для него этот язык остается загадкой. По всей видимости, Иисус не был склонен к такой манере речи [272] .
271
Это мнение практически единодушно после основательного исследования Юлихера середины XX века. Чтобы уловить истинный смысл притчей Иисуса, нам не нужно прибегать к аллегорическим интерпретациям, предлагаемым христианской общиной. Например, в Мк 4:14–20 предложено аллегорическое прочтение притчи о сеятеле и указано, кто представляет ту или иную местность, засеваемую зерном Слова. В Мф 13:37–43 аллегорически толкуют притчу о плевелах. Подобный
272
При этом Иисус в своих притчах описывает те персонажи и ту реальность, переносный смысл которых понятен его слушателям, погруженным в среду иудейских Писаний. Когда он говорит об «отце» или о «царе», люди тут же думают о Боге. Если речь идет о «винограднике», они понимают, что это об Израиле. Когда описывается «пир» или «урожай», люди начинают вспоминать последние времена. Ошибочно было бы изъять из притчей все аллегорические черты. В семитской ментальности нет строгих различий между притчей и аллегорией (Браун, Драри, Гоулер). Некоторые из недавних исследований (Фанк, Уилдер, Кроссан, Скотт) открывают новые перспективы с точки зрения современной лингвистики, но не всегда они помогают понять лингвистический контекст, в котором существовал Иисус.
Зачем Иисус рассказывает свои притчи? В самом деле, хоть он и мастер образных историй, он делает это не для того, чтобы позабавить слух и сердца крестьян [273] . Он также не использует их в качестве иллюстраций к своей доктрине, без которых до простых людей никогда не дошло бы понимание высоких материй. В действительности у его притчей нет собственно поучительной задачи. Иисус не стремится распространять новые идеи, он лишь хочет, чтобы люди поняли и прочувствовали переживания, которые испытывают в своей жизни эти крестьяне или рыбаки, что помогло бы им открыться Царству Божьему [274] .
273
Истинные намерения Иисуса не соотносятся с тем, чтобы свести притчи к «рассказам эстетического характера», как об этом думает Дэн Отто Виа.
274
Иисус сам объясняет, чего он хочет: «Чему уподобим Царствие Божие? Или какою притчею изобразим его?» (Мк 4:30). Иногда начало притчи очень символично: «Царство Небесное подобно зерну горчичному, которое…» (Мф 13:31).
Своими притчами Иисус, в отличие от Крестителя, который никогда не рассказывал в пустыне притчи, пытается донести Царство Божье до каждой деревни, каждой семьи, каждого человека. С помощью этих поразительных историй он убирает препятствия и устраняет сопротивление, чтобы люди стали открыты переживанию Бога, приходящего в их жизнь. Каждая притча — это не терпящее отлагательств приглашение перейти из традиционного, с привычным укладом, мира, почти лишенного перспектив, в «новую страну», полную жизни, которой уже радуется Иисус и называет ее Царством Божьим. Эти осчастливленные крестьяне и рыбаки слышат в его рассказах призыв к совершенно иному пониманию и переживанию жизни. Пониманию Иисуса [275] .
275
Служение Иисуса в Галилее понятно и не предполагает сомнений: он проповедует о Царстве Божьем всем без какой-либо дискриминации и рассказывает свои притчи не с тем, чтобы ожесточить сердца, а, чтобы всем помочь «войти» в Царство. Однако же в Мк 4:11–12 мы можем прочесть сбивающие с толку слова. Иисус говорит своим слушателям «Вам дано знать тайны Царствия Божия, а тем внешним все бывает в притчах; так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют, да не обратятся, и прощены будут им грехи». Эти слова к Иисусу не относятся. Речь идет о последующих христианских включениях, возникших тогда, когда некоторые притчи стали трудны для понимания в связи с утерей оригинального контекста или из-за того, что они претерпели изменения аллегорического характера. Согласно Марку, смысл притчей понимают лишь последователи Иисуса, которые «вошли» в Царство. «Внешние» не могут ничего усвоить или понять до тех пор, пока не обратятся. Этот текст — предмет бесконечных споров. Я придерживаюсь толкования Винсента Тейлора и разумных интерпретаций (Гнилка, Додд, Мейер, Лайтфут).
Притчи Иисуса «совершают» то, чего не дают детальные объяснения учителей закона. Иисус «открывает присутствие» Бога, стремительно входящего в жизнь слушающих. Его притчи вызывают волнение и заставляют задуматься; они трогают сердца и побуждают открыться Богу; они ломают привычный уклад жизни и освещают новый горизонт, чтобы принять и ощутить Его по-другому [276] .
По всей видимости, Иисус не объясняет смысл своих притчей ни до, ни после их произнесения; он не обобщает их содержания, не проясняет его, прибегая к иному языку. Именно такой изначальной притчей должен глубоко проникнуться слушатель. Иисус привык повторять: «Кто имеет уши слышать, да слышит!» [277] Вот его послание, открытое всем, кто хочет его услышать. Это не что-то мистическое, эзотерическое или таинственное. Это «Благая весть», жаждущая быть услышанной. Кто слушает ее как зритель, тот ничего не улавливает; кто сопротивляется, остается вовне. И наоборот, кто проникает в смысл притчи и под ее влиянием изменяет себя, тот уже «входит» в Царство Божье [278] .
276
Фукс, Линнеман и другие делают сильный акцент на этом качестве притчей Иисуса как «притч-происшествий». Нелишним будет напомнить, что все это рассматривается на лингвистическом уровне (Скотт, Гоулер). Было бы неким искажением превращать слушание притчи в разновидность «священного акта».
277
Кроссан переводит: «У кого есть уши, пусть использует их», и считает, что это аутентичное выражение Иисуса, отражающее культуру устной речи того общества, в котором он жил.
278
Притчи нельзя перевести на язык категорий без утраты их оригинальной трансформирующей силы (Рикёр). При интерпретации притчи не нужно задаваться целью «объяснить» ее более простыми, чем у Иисуса, словами, необходимо воссоздать и прочувствовать то, что он испытывал в своем окружении, когда впервые их произносил. Это вовсе не исключает того, что впоследствии можно углубиться в изучение различных смыслов, которые исходят из притчи (Перрин, Ведер, Фанк, Кроссан, Уилдер).
Жизнь больше того, что мы видим
Иисус встретил теплый прием со стороны жителей Галилеи, однако наверняка всем нелегко было поверить, что Царство Божье уже приходит. Не было ничего особо грандиозного в том, что делал Иисус. Люди ожидали чего-то более выдающегося. Где те самые «невероятные признаки», о которых говорили апокалиптические писатели? Где видна ужасающая мощь Бога? Как Иисус может доказать им, что Царство Божье уже среди них?
Иисус должен был научить людей «замечать» спасительное присутствие Бога по-другому, и он стал подводить их к мысли, что жизнь представляет собой нечто большее, чем видно на поверхности. Пока мы продолжаем рассеянно проживать разворачивающуюся у нас на глазах жизнь, нечто таинственное происходит в глубине мироздания. Иисус указывает им на поля Галилеи: пока они ходят по этим дорогам, не замечая ничего особенного, под землей идет процесс, который превратит посеянное зерно в прекрасный урожай. То же самое наблюдается у очага: пока течет в привычном русле повседневная жизнь семьи, нечто невидимое глазу происходит с тестом, замешанным женщинами на рассвете; скоро все оно поднимется. То же происходит и с Царством Божьим. Его спасительная сила уже действует в глубине жизни, все преобразуя таинственным образом. Будет ли жизнь, какой ее видит Иисус? Будет ли Бог молчаливо действовать внутри нашей собственной жизни? Будет здесь последний секрет жизни?