Илимская Атлантида. Собрание сочинений
Шрифт:
Юрий задумался, помолчал, потом продолжил свой монолог:
– Хорошо, что мы в твои планы не вписываемся. Правда, и у нас могут наступить перемены, про Богучаны речь пошла. Но нескоро, надеемся. Хотя Ангара там заманчивая, широкая, как море. А как ты, Саня? Что про себя не рассказываешь?
– Ты же говоришь, что про меня все в газетах написано.
– Я про личную жизнь спрашиваю.
Александр заметил неподдельный интерес друга.
– Личное, говоришь? Да у меня с этой работой все перемешалось: и личное, и общественное. Иногда хочется все бросить и уйти. Но
– А ты про нашу клятву на Красном Яру помнишь? – понизив голос, выразительно сказал Юрий. – Для меня это одно из самых памятных событий в жизни.
– Помню, конечно, наше глупое детство, и тот день не забыл, – смущенно откликнулся Саша.
– Нет, Саня, я тот день не связываю только с детством. Мы тогда из детства уходили, вступали во взрослую жизнь. И я этой клятве верен. А ты?..
Приятели опять замолчали, минут пять не глядели друг на друга, ничего не говорили. Моторист с матросом уже занесли пакеты и мешки с почтой в дом.
Не дождавшись ответа своего успешного в карьере и в жизни друга, Юра, удрученно вздохнув, стал прощаться.
– Пора, Саня. Дай Бог, встретимся еще.
– Будь здоров, Юра, теперь знаю, где ты, в случае чего за помощью обращусь. Не откажешь? – как будто повеселев в связи с окончанием неожиданного свидания с прошлым, спросил Александр.
– Через порог провести, почту доставить до ангарских деревень, в таких делах всегда можешь на меня положиться, – сдержанно пообещал друг.
На прощание друзья все-таки обнялись.
В здешних краях времена года сменяются резко, быстро, мелькают, как картинки в калейдоскопе. Лето коротко. Осень – ненастна. Зато зима хозяйствует почти полгода, расталкивая осень и весну своими острыми ледяными локтями. Еще нежишься в солнечных лучах, а первые снежинки уже нацелились на землю, ночные заморозки тащат вслед за собой устойчивые дневные морозцы.
Илим дольше всех борется с зимой за свою свободу, сопротивляется изо всех сил. Но и его в конце октября укрощает белая льдистая пелена. И образуется для всех широкая, ровная дорога, соединяющая деревни, заимки, покосы, весь здешний мир.
Командировки у Александра в это время стали постоянны. Бывало, неделями его не видели дома. И все это время: встречи, переговоры о домах, пригодных к переносу, о пенсионерах, о новых колхозах и совхозах. Однажды, по возвращении из очередной поездки, Бугров был вызван к председателю райсовета. Тот кивнул головой, вместо «здравствуй» спросил:
– Александр Павлович, вы давно в колхозе Зарубкина были?
– У Зарубкина бываю. Разговор о переселении вели летом, потом перед ледоставом заезжал. Правда, жители все на хозяйстве – на гумне и скотном дворе. С председателем перекинулись парой слов, и я уехал на Ангару.
– Ушли люди из Зарубкина, все ушли, – сообщая это известие, начальник поморщился,
– Что значит ушли? – оторопел Бугров.
– Об этом я тебя хотел спросить, чем же они были так недовольны, что ни в райком, ни в райсовет с жалобой не пришли, а встали и ушли? Чем ты их так застращал?
– А куда ушли? – продолжал задавать односложные вопросы расстроенный Александр.
– Можем только догадываться. Одно могу сказать – не к Черному морю потопали, а на север, в Якутию, подальше от нас. Органы сейчас уточняют.
– И что, никому не сказали о своем уходе?
– Нет, почему же, председатель Иван Андреевич Зарубкин зашел в райсовет, передал ключи, документы, печать и был таков. Скот они соседнему колхозу отдали. Технику, что другие хозяйства не взяли, заперли в сарае. С государством они по всем статьям рассчитались. Честные люди.
– А разве так можно?
– Что можно?
– Встать и уйти.
– Кто его знает? Можно – нельзя? Ушли-то одни старики, молодые раньше разлетелись.
– А вернуть их нереально?
– Догони, поверни, предложи взамен дворцы.
– Они просили-то малость: всю деревню переселить на заимку. Хотели все вместе жить до самой смерти, – жалостливо оправдывал своих подопечных вконец расстроившийся Бугров.
– Ну вот теперь они все вместе, как хотели, до самой смерти, – с издевкой проговорил начальник и тут же строгим тоном приказал:
– Александр Павлович, прошу посетить деревню в ближайшее время.
– Хорошо, – ответил Бугров, не задавая лишних вопросов.
На другой день он отправился в деревню Зарубкина.
Всю дорогу ему не давала покоя мысль: почему? зачем они так поступили? Неужели это он виноват: не поговорил с людьми по душам, рубанул с плеча, запугал стариков? Добрался Бугров до деревни в полдень, оставив лошадь внизу, у реки. Накинув поводок от узды на корягу, к которой летом привязывали лодки, с трудом поднялся по скользкому угору на деревенскую улицу.
Вьюга утромбовала снег, мороз превратил его поверхность в гладкий, зеркальный наст, слепяще отражающий солнце. Искристые лучики источали и клочки снега, зацепившегося за ветки деревьев, разлегшегося на крышах домов и амбаров. Чистейшее сияние и звенящая тишина заполнили пустые улицы, уже занесенные снегом. Деревня казалось прекрасной покойницей, укрытой белоснежным саваном.
– Красиво сверкают на солнце заснеженные деревья, – отметил про себя Александр и с огорчением подумал: – Но чего же я хочу здесь увидеть? Зачем мне надо было сюда ехать, когда все ясно, не осталось никого. Как же это они так быстро смогли подняться и исчезнуть без следа? По-партизански. А ведь среди жителей деревни немало участников войны, наверное, навыки оттуда, с боевых полей, – оправдывал себя Александр, наслаждаясь красотой и тишиной. Он хотел было уже возвращаться к реке, как в конце улицы заметил идущий из трубы дым. Даже не дым, а светлую тоненькую витиеватую ленточку над заснеженной крышей. По опыту Бугров знал, что так горят в печи березовые дрова. Значит, в доме есть живая душа. А вдруг беглые? Уж с ними-то встреча совсем не к месту.