Иллюстратор-2. Узел творения
Шрифт:
– Вспомнил-таки, – довольно проговорил человек, и я почувствовал его руку на своём плече.
Теперь я мог хорошо его видеть, но ещё раньше я узнал, кому принадлежит голос и потому не был удивлён, распознав в говорившем того, кто когда-то был известен мне под именем Сагда.
Как же я был наивен и глуп, воображая, что избавился от демона! Я ошибся. Я хотел бы, чтобы это был Сагда, но на меня в упор смотрели смеющиеся оранжевые глаза коварного змея, демона Ботиса.
– Помнит и видит, – сказала женщина.
Такая же круглолицая, она широко улыбалась. Чёрное, вышитое крупными лилиями платье с расклешёнными
Ради. Та, что последовала по зову сердца за демоном в нарисованный мною мир, изменилась: пропала былая суетность движений, и настороженную задумчивость во взгляде сменила умиротворённая уверенность.
– Свет убил тебя. Верно, – говорил демон. – Но лотос не боится огня, и твой нетронутый цветок вернулся домой в сердце Единого лотоса, где получил новую жизнь. Правда…
– Об этом позже, – перебила Ради, снова поднося к моим губам мерзкий отвар. – Дай парню прийти в себя, Сагда.
«Она зовёт демона Сагдой… Что ж, так и мне привычнее будет его называть».
– Сагда… – Я опробовал голос, и он звучал неестественно, чуждо, но звучание ободряло само по себе, недвусмысленно подтверждая: я больше не нем.
– Я вытащил тебя из Отстойника, – говорил Сагда, пока я полулежал на каком-то тюфяке и давился приготовленным Ради отваром. – Собрал по кусочкам, но ты ничего не помнил. Раз за разом с помощью трав я погружал тебя в сон, чтобы пробудить воспоминания, но всё впустую. Я было отчаялся…
Отстойник… Пангея… Мысль о том, что я никогда не покидал Пангею, ужаснула.
– Как я оказался в Отстойнике?
– Говорю же: тебя казнили. Голову с плеч. И вместе с телом – в Отстойник.
– Но за что?!
Сагда тяжко вздохнул.
– Понимаешь, тогда ты не в первый раз выбрался из Отстойника. Ещё раньше, на заре новых времён, ты из него возродился. В Пангее после убийственного света уцелел лишь он, Отстойник. И они…
– Кто «они»?
– Позже. И ты жил себе, рос (попрошайкой на отшибе – ты был слеп, родился незрячим; убийственный свет всё же оставил на твоём лотосе метку), пока они не заметили, что ты, убогий, неприлично красив и похож на почитаемого ими Освободителя, и сходством этим оскверняешь сей светлый образ. И как бы то ни было, мёртвый бог лучше живого, ибо его именем можно двигать любые идеи. Потому тебя и решили казнить.
– Кто решил?.. Кто такие «они»?.. И что тебе, змею, крадущему голоса и души, за интерес помогать мне?.. Разве плохо было тебе в уютном уголке затерянной вселенной, где я наброском Кисти воплотил вас с Ради?
– Там, куда ты меня отправил, было неплохо, – с блаженной грустью заметил демон, с нежностью глядя на подругу. – Было… недолго, пока ты не перевернул мир вверх дном и земля с небом не поменялись местами. Что до «них», ты должен увидеть всё своими глазами. Пойдём!
Я поднял тело с уютного тюфяка, мысленно прощаясь с минувшим сном, – какими бы кошмарными ни были грёзы, они давали приют, а теперь выдернувший меня из сна демон вынуждал покинуть пристанище ради мира Пангеи, который я считал мёртвым, уничтоженным возвращённым светом, убийственным для обители теней, светом, хлынувшим с небосвода, расколотого негасимым лучом Последнего лотоса, некогда добытого мной.
Я задержался у зеркала, ловя отражение: как ни странно, воплощения практически не поменяли
Ради осталась дома, а я, запечатлев отражение, вместе с Сагдой вышел во внутренний двор барака, где размещалось жилище Сагды. Снаружи под отслоившейся штукатуркой проглядывала крест-накрест набитая дранка, от одноэтажного короба проржавевших подоконников, склеенных паутиной окон и голых стен веяло унынием и пустотой. Нежилой барак… Иной бы не подошёл демону. Или (что вернее всего) само присутствие демона было причиной запустения.
Воздух насыщала влага. Мёртвая тишина безотчётной тревогой повисла в тяжёлой дымке при удушливом безветрии предвестием затаившейся угрозы. Я по привычке посмотрел на небо, ожидая увидеть след ослепляющего столпа. Сдавленные сыростью облака через сетчатые просветы пропускали редкие холодные лучи – остатки убийственного света, что тлел, как тот забытый в лесу костёр негасимого лотоса.
На мне была чёрная куртка из какой-то грубой волокнистой ткани, с капюшоном, застёгнутая на все пуговицы, чтобы шрам не бросался в глаза. Кругом ни единой души. Я ослабил ворот, и кругляшок пуговицы отвалился, упав в жидкую грязь.
Не глядя под ноги, мы двинулись со двора, и куда бы мы ни шли – по широкой, вымощенной кирпичом мостовой, между деревянных хибар, огороженных заборчиками из берёзовых прутиков и кольев, гор ядовито-жёлтого песка рядом со сваленными грудой бетонными блоками, магазинчиками с замшелыми фасадами, распахнутыми дверьми, откуда скалили пасти тощие, изголодавшиеся псы, – везде царили разруха и запустение. Тогда я подумал, что поторопился во всём обвинить демона: свет убил, но не искоренил…
Время от времени попадались люди. Я специально отводил взгляд, избегая контакта, но ближе к центральной площади людей становилось больше, и от их взглядов было не отвертеться.
И тогда мне снова представилось, что я во сне, – давнем, о далёком, родном мире Вечной Весны, потому как в первом же встречном и далее каждом встреченном на пути я узнавал знакомые черты своих братьев и сестёр, рождённых из цветков лотосов Верхнего мира: безупречно-красивые лица, все как один.
– Я их знаю, Сагда. Все они – дети Вечной Весны, – признался я демону, молчаливо идущему рядом.
– Разве? – демон хитро щурился, всем своим видом нарочито пеняя на моё невежество. – Впрочем, неудивительно. Время, проведённое в забытье, усыпило в тебе художника. Вспомни, кто ты есть, и посмотри иным взором! Это ли дети Вечной Весны?
Слова демона ранили в самое сердце. Подобно шальному взломщику, нагло и грубо вскрыли замок в сакральную кладовую ныне живущей лишь в моей памяти мастерской, где хранились краски, холсты, кисти. Выдернутые из памяти ароматы масел, утренней свежести, цветущих яблонь возвращали утраченное чутьё, благодаря которому я смог взглянуть на прохожих, как если бы собирался писать с них портреты.
И я увидел… Думалось, я видел такое раньше… Ледяная пустыня. Под холодным солнцем алмазный блеск инея на цепях, висящих в пустоте. Цепи держат хрустальные гробы, за стёклами которых я узнаю лица. Те лица я узнал и теперь. Лица моих братьев и сестёр, и то, что за ними скрыто.