Иллюстратор-2. Узел творения
Шрифт:
Невидимый для тех троих, я был и неосязаем. Я утвердился в этом, когда вначале боязливо, затем увереннее приблизился к палачу, коснулся рукой его топора… точнее, хотел коснуться, но не почувствовал остроты лезвия – мои пальцы прошли сквозь него, провалившись в пустоту.
«Я умер», – подумалось мне, и должно быть, произнёс это вслух, потому что тотчас услышал за спиной отклик:
– Нет, не умер. Ты отошёл в тень.
Глава 4. Свидетели тени
– Тени пассивны. Они лишь наблюдают, не в силах что-либо изменить, – продолжал голос.
И снова в целом мире померк
– Кто ты? – спрашивал я, и снова как дурак вертел головой.
– Я хранительница дверей. Этой двери, если быть точной. Скажу прямо, я уже не надеялась дождаться тебя.
– Меня?.. Ты ждала меня?
– Того, кто пройдёт через дверь. Ты прошёл. Выходит, я ждала тебя.
– Почему снова темь и я ничего не вижу?
– Свет позади тебя. Он мешает. Ты постоянно обращаешься к нему, смотришь назад, в прошлое. Палача и тех двоих оставь и забудь, не оглядывайся. Только тогда тебе откроется мир теней.
Я перестал озираться и начал смотреть прямо. Не стремясь постичь взором беспросветную тьму впереди, я проникал взглядом на расстояние между собой и тем местом, где заканчивалось осязаемое присутствие, близко-близко, где дыхание ветра теснилось в серебристую рябь. И рябь облекалась в грани: поначалу сродни миражу, они то отчётливо возникали в поле зрения, то пропадали, рассеиваясь в серой дымке, и я усилием воли возвращал их вновь; тогда они соединялись в форму, что мало-помалу обретала устойчивость, и я уже мог различить в ней силуэт.
Так я впервые увидел хранительницу дверей, колдунью, ставшую мне проводником по миру, спрятанному под покровом новой Пангеи победившего света.
Колдунья звалась Ингрит. Её рыжие кудри выбивались из-под красной вязаной шапочки, под рваной чёлкой – острые лучи смешливых глаз, необыкновенных, говорящих: о знании, сокровенном, но невысказанном, о времени – прожитом, но не исчерпанном.
Невозможно было угадать её возраст, да и зачем? Что примечательно, я сразу проникся к ней симпатией и доверием, по большей части оттого, что она не выглядела красивой. Не подумайте, она отнюдь не была дурна. Говоря о красоте, я имею в виду ту ангельскую безупречность черт, что являли собой мои братья и сёстры, низвергнутые с небес дети Вечной Весны, беспамятные куклы умертвиев. Вот уж никогда не думал, что буду чураться красоты! Однако именно так я и мыслил, отвергая всё правильное и безукоризненное, всё то, что олицетворяет свет, более не доверяя ему.
Что бы ни двигало мной, находиться рядом с Ингрит, чьи глаза лучились настоящей, не краденой жизнью, отражая всё её несовершенство и истории (возможно, разные, а не только те, о которых говорят), было легко и спокойно.
– Что такое двери? – спросил я Ингрит, когда мы спускались по лестнице, будто повторявшей лестницу внутри скульптуры, по которой поднимался я к месту очередной, на сей раз не состоявшейся казни, с тем различием, что теперь я находился не внутри, а снаружи статуи, и у её подножия толпы людей не преклоняли колен, а на тёмно-синем небе сияли перламутровые звёзды.
–
– Цветок, лотос, что я когда-то запечатлел на стене. Только стена принадлежала совсем другому месту.
– Нарисовав цветок в прошлом, ты оставил след. Отпечаток твоей памяти послужил дверью в мир теней. Ты должен кое-что понять об этом месте. И двери, и всё, что есть в мире теней, – все отметины – выдраны из общей памяти, несуразно переплетены, смешаны вразнобой без какого-либо порядка. Тени, хаос – и ничего кроме.
Колдунья говорила, прекрасно понимая, кого она проводит через мост в тишине звёздной ночи. Я узнал мост – и сердце защемило. Тогда я мог летать, и я летал над мостом быстро, легко, беспечно. Но здесь мост будто бы висел в воздухе, лишённый всяких опор. Отпечаток чьей-то несовершенной памяти, которая зачастую стирает детали.
– Куда мы идём? – спросил я.
– К Свидетелям тени. Я представлю тебя старейшинам.
Я тут же вообразил себе суровых старцев, испытующе разглядывающих меня со всех сторон, с головы до ног, чтобы решить, достоин ли я здешних призрачных теней, и мне стало не по себе. Не желая прежде времени думать и тем более говорить о будущем, я спросил о том, что казалось ближе:
– Всё, что мы видим здесь, – отголоски былого, кем-то оставленные отпечатки, и каждый образует дверь?..
– Отнюдь. Двери возникают из тех переживаний, которые так или иначе связаны с пролитой кровью. Ты кровью рисовал на стене цветок, не так ли?
Соглашаясь, я молча кивнул.
– Кровь – жизненная сила – соединяет миры, – сказала Ингрит, когда мы миновали мост и густое облако тумана.
Внезапно и мост и туман точно схлопнулись, оставшись позади аляповатой кляксой, в то время как впереди раскинулся фантастически несообразный лес: по одну сторону тропы зеленела листва и слышался птичий щебет, а по другую – бушевали ветра зимы, с голых ветвей засыпая снегом дорогу.
Воскрешённый своим демоном, лишённый предназначения и цели, я просто шёл по тропе и, признаться, мне было безразлично, куда ведёт путь.
Между тем мы углублялись дальше и дальше в лес. Соседствующие по разные стороны весна и зима никогда не пересекутся, я знал, как знал и то, что сам я навряд ли с ними пересекусь. Витая в мыслях, не сразу заметил я, что ночь прошла, а по обеим сторонам дороги одновременно восходили два солнца: одно холодное, зимнее, неприступное, другое яркое, тёплое и улыбчивое.
Но и восшествие тех двух солнц не поразило меня так, как открывшееся впереди.
Выглядело так, будто нам навстречу движется огненный диск, окаймлённый пылающим обручем. Тропа, по которой мы шли, стремительно расширялась, а лес по обе стороны редел, словно жёг его жар наступавшего огненного диска. Совсем скоро леса не стало вовсе. Осталась одна дорога выжженной травы, ведущая вверх, навстречу красному солнцу, только-только взошедшему над золотыми песками необозримой пустыни.