Именины каменного сердца

Борисова Виктория Александровна

Огненный шар словно взорвался перед глазами и разлетелся, разбрасывая во все стороны фейерверк разноцветных искр. Наступила темнота, но, уже теряя сознание, Павел почувствовал, как уходит боль и тело становится легким, невесомым…

Он летел в кромешной темноте, и она, плотная, осязаемая, окружала его со всех сторон. Тела своего он не чувствовал, словно превратился в часть этого огромного, всеобъемлющего вакуума, предвечной бездны, из которой все вышло и куда в конце концов вернется. Удивительно, но это было вовсе не страшно, а, напротив,

очень легко и даже радостно. Павел еще мог осознавать себя, но некая часть его существа (и очень большая часть!) как будто тянула его туда, чтобы раствориться в темноте окончательно, остаться там навсегда…

Когда Павел снова открыл глаза, он по-прежнему лежал на жесткой лавке в закопченной избе. Так же ярким веселым пламенем горела лучина, вставленная в кованый железный светец (Павел даже сам удивился, из каких глубин памяти выплыло название этой штуки!), белобрысый мальчишка спал на лавке, положив ладошку под щеку и смешно чмокая губами во сне, а старик все еще сидел за столом и читал свою книгу.

Павел осторожно попробовал пошевелиться. Боль исчезла, ушла бесследно, но он чувствовал себя настолько слабым, что даже веки поднять было тяжело. Во рту пересохло, ужасно хотелось пить…

Увидев, что он очнулся, старик закрыл свою книгу, подошел к нему и поднес к его пересохшим, в кровь искусанным губам деревянный ковш, наполненный почти до краев какой-то густой, остро пахнущей жидкостью.

– Пей! – приказал он.

Павел скривился от отвращения, но отказаться не посмел. Он покорно глотал горькое пойло, в котором плавали волокна какой-то травы, и чувствовал, как возвращаются силы, как проясняется в голове, словно каждая клеточка в его теле становится на свое, только ей предназначенное место и поет от радости.

Когда деревянная посудина опустела, он чувствовал себя так, будто заново родился. Павел сел на лавке, снова и снова ощупывая свое тело, как будто хотел убедиться – жив! Да, жив! И ничего не болит, наоборот, так хорошо ему давно не было!

– Спасибо тебе, дед! – с чувством сказал он. – Ты меня, можно сказать, спас. Эта ваша народная медицина – просто чудо какое-то!

Старик не удостоил его ответом. Он долго смотрел на него, как будто изучая, потом спросил:

– Кто ж ты такой будешь, мил-человек?

Вот тебе и раз! Не ожидал он в такой обстановке услышать этот философский вопрос. Павел не сразу нашелся что сказать. Почему-то в голове вертелась всякая чушь, вроде привязавшейся строчки из популярной песенки «Я маленькая лошадка, и мне живется несладко…». Глупость, конечно, но по сути – пожалуй, верно.

– Чем живешь? – строго спросил старик.

– Я – юрист, – ответил Павел и даже сам удивился, насколько нелепо прозвучали его слова в этом странном месте, будто выпавшем из своего столетия. Толстенные закопченные бревна, грубо оструганный стол, лучина, вставленная в железный светец, горит ярким оранжевым огнем… Русская печь виднеется в углу, и кажется – вот-вот из подполья вылезет домовой!

– Юри-ист? – переспросил старик, будто пробуя на вкус незнакомое слово. – Это что ж такое?

– Это… – Павел задумался на мгновение,

как бы объяснить попонятнее. Наконец сообразил и ответил бойко, как школьник-отличник на уроке: – Это такой человек, который хорошо знает законы.

– А… Из подьячих, значит!

На лице старика отразилось явное неудовольствие. Пренебрежение даже. Неизвестно почему Павел почувствовал себя обиженным, и совершенно несправедливо. Подумать только, что здесь, в этой избе, для косматого старика в лаптях его престижная профессия, ради которой пришлось столько трудиться, не имеет никакого значения!

– Но ведь и без законов нельзя! – возмутился было он, но старик только рукой махнул:

– Да хоть бы все законы пропали, лишь бы люди правдой жили.

Ха. Правда – она у каждого своя, а без законов в обществе неминуемо наступает анархия и беспредел. Такое уже проходили, и не раз… Русский бунт, бессмысленный и беспощадный, сметает все на своем пути, и где была чья правда – потом все равно не разберешь.

Павел так подумал про себя, но спорить ему совсем не хотелось.

– Так я зарабатываю себе на жизнь, – примирительно сказал он, но такой ответ, кажется, ничуть не впечатлил его странного собеседника.

– Жизнь – божий дар. Ее ни украсть, ни заработать нельзя.

Разговор становился неприятным, тяжелым. Павел почти физически ощутил, как в воздухе повисло напряжение. Он еще зачем-то попытался объяснить, будто оправдывался:

– Деньги-то все равно нужны!

– Неправедное стяжание – прах! – строго сказал старик, наставительно подняв кривой, узловатый указательный палец. – Дело знай, а правду помни.

Тоже мне проповедник. Сам живет как при царе Горохе, нищий, а других учить пытается! Павел немного досадовал на себя – угораздило же ввязаться в этот нудный, бессмысленный спор. Деду сто лет в обед, где ж ему понять реалии современной жизни?

Павел поискал глазами что-нибудь, напоминающее о благах цивилизации, и не нашел. Вот это да! Интересно, почему в избе нет электричества? Ведь «лампочки Ильича» давным-давно горят в каждом доме! Может, просто отключили временно – авария, к примеру, случилась где-то или там за неуплату…

Нет, все-таки здесь что-то не так! В самой далекой, богом и людьми забытой деревне никто уже не ходит в лаптях и не сидит при лучине! А здесь все-таки от Москвы не так далеко…

Да в общем и нечего заморачиваться на эту тему. Переждать до утра – и домой, в Москву! И аварию можно будет забыть, как страшный сон… Хотя нет, забудешь тут, кредит-то до конца не выплачен, и еще придется со страховой компанией разбираться, а они платить ох как не любят.

И кстати, про деньги. Павел порылся в карманах. Вот он, бумажник, на месте! Он достал из особого кармашка кредитную карточку, зачем-то повертел ее в руках и сунул обратно. Банкомата здесь поблизости, скорее всего, все равно нет.

Павел вытащил две зелененькие бумажки по сто долларов, чуть поколебавшись, прибавил еще одну. Пусть старик порадуется, он, поди, таких денег сроду не видел. Чуть-чуть гордясь про себя собственным благородством, он положил деньги на стол.

– Вот, возьми. Это тебе.