Империя проклятых

Кристофф Джей

– Мой брат всегда слушал свое сердце, а не голову.

– Вот уж точно, ни к одной из своих голов он не прислушивается, – ухмыльнулся Жан-Франсуа, делая наброски в книге.

Селин обратила на историка свой испепеляющий взгляд, черный, как воды между ними.

– Твое желание его заполучить достойно сожаления, грешник. Ты же знаешь, что он убьет тебя в мгновение ока, если ему представится такая возможность? Как так получается, что люди смотрят на моего брата и видят только то, что хотят? Как получается,

что он живет, пленяя и очаровывая всех и каждого, а мне досталось вот это?

– Ты говоришь так, будто ненавидишь его, – задумчиво произнес Жан-Франсуа, работая над портретом Селин, стоящей среди моря закатных плясунов. – И все же в основе твоей ярости лежит преступление, в котором его никак нельзя винить. Можно посетовать на невезение – это понятно, мадемуазель Кастия, но возлагать вину за прихоть небес на смертного…

Историк улыбнулся, и его темные глаза блеснули.

– Ну… с вашей стороны это несколько нечестиво, мадемуазель.

– Ты не понимаешь, – прошептала она. – Не знаешь. Чего он мне стоил.

– Мне, – ответил историк. – Не нам. Вы как-то странно используете множественное число – каждый раз по-разному. Иногда вы говорите о себе как о многих, а иногда – только как о Селин. Простите, но из-за этого вы кажетесь несколько… несбалансированной, неуравновешенной. И, что еще хуже, довольно ненадежной рассказчицей.

– Гораздо надежнее, чем другой твой рассказчик, грешник.

– И что же тогда? Мне или нам?

– И то и другое. И ни то, ни другое. Все именно так, как мы говорим.

Историк закатил глаза и поднял перо, а Селин продолжила.

Мы стояли на снегу, уставившись друг на друга, как в детстве, когда играли в гляделки, но сейчас это были не они – а борьба между силой воли Габриэля и моей. У него за спиной мы увидели ведьму плоти а Дуннсар, которую темная магия исказила еще сильнее: на нас смотрели глаза животного, которое облачилось в ее кожу. Хотя она бросила на меня хмурый взгляд, но все же коснулась его запястья и что-то тихо зашептала ему на ухо: и прикосновение, и тон были гораздо более интимными, чем когда-то не так давно.

Мы перевели взгляд с ее руки, лежащей на руке Габриэля, на его глаза.

– Мы видим, сколько бессонных ночей вы провели, пытаясь добраться до Диор. Не теряли время даром, да?

Ведьма плоти повернулась ко мне, сверкая окаянными глазами.

– Мы можем тебя прирезать за два вздоха, пиявка. На твоем месте я бы потратила их более разумно.

– Ты – не я. И никогда мной не будешь. Благодари за это своих языческих богов.

– Чего ты хочешь, Селин? – рыкнул Габриэль.

– Диор велела мне поговорить с тобой, брат.

–

Ты говорила с ней? – спросила Феба, широко распахнув глаза. – Как она?

Мы взглянули на легион теней у нас за спиной, на лесной народец в шатре за спиной брата, шкуры у них были расписаны кровавыми заклинаниями, а тела искажены слепым идолопоклонством.

– Довольно неплохо, учитывая ее отчаянное положение. Дивоки попытались поработить ее, но святая кровь делает ее невосприимчивой к их воле, хотя роль свою она играет безупречно.

При этих словах глаза моего братца чуть не вывалились из орбит.

– С помощью своей крови она способна разрывать узы рабства, Габриэль. И сейчас, в этот самый момент, она разжигает пламя мятежа в замке и просит тебя отложить атаку, чтобы она могла освободить как можно больше клейменых, которых поработили Неистовые.

– И в чем смысл этой задержки? – спросил он. – Мы собираемся сжечь дотла всех холоднокровок в Дун-Мэргенне, поэтому их рабы в любом случае обретут свободу.

– Никита отдал приказ всем смертным солдатам отправиться на внешние крепостные стены. Тебе и твоим… новым друзьям нужно будет прорваться сквозь них, прежде чем вы доберетесь до Черносерда.

– И что? – это спросил человек-волк с головой зверя, голос которого скрежетал как мокрый гравий. – Они служат пиявкам. Пусть сдохнут вместе со своими хозяевами.

– У них нет выбора, – тихо сказал Габриэль. – Не по своей воле они им служат.

Мы кивнули.

– Вот поэтому Диор просит тебя дать ей немного времени. Бессердка – это ремень, который связывает Неистовых воедино. А Черносерд – пряжка. Без них…

– Никита – древний, – прошипел Габриэль. – Он старше, чем сама гребаная империя. А Лилид – старейшая из Дивоков, что топчут эту землю. Как Диор может думать…

По лагерю разнесся крик, и все обернулись. По снегу к нам вышагивала дюжина горцев в тисненой коже, с вымазанными кровью лицами. Возглавлял их такой великанище, каких я никогда не видела. Он больше походил на льва, а не на человека. Лицо с искаженными чертами было обрамлено гривой заплетенных в косы волос, а тело покрыто рыжим мехом. На одном плече у него болталось тело: истерзанное и окровавленное, но все равно пытающееся сопротивляться хватке этого чудовища.

Когда он увидел нас, то остановился, оскалив острые клыки.

– Спокойно, Кейлан, – пробормотала Феба. – Это сестра Габи.

– А это еще кто, черт возьми? – спросил мой брат, кивая на плечо зверя.

Бросив на нас убийственный взгляд, ведьмак плоти бросил тело в снег. Мы увидели длинные черные косы, смуглую кожу, ставшую серой, как смерть, и маленькие круги крови, размазанные по щекам. Лицо у нее разодрали до костей когти плясуна, а руки вырвали из плеч. Мы прищурили глаза, когда до нас донесся запах ее крови.

– Сорайя, – прошептали мы. – Младшая дочь Никиты.