Империя проклятых
Шрифт:
По сей день мы не знаем, рассказала ли принцесса ему всю правду.
Диор похоронили в руинах Амат дю Миаг’дэйр, Усыпальницы Девы-Матери, куда пришли все, чтобы отдать ей дань уважения. Рейн одела ее так, как обещала в ту ночь, когда они разговаривали в крипте, и этот наряд шел Граалю гораздо больше, чем любые шелка, украденные в логове древнего Дженоа, и любой наряд из гардероба принцессы. Сверкающая кольчуга тройного плетения и длинный клинок оссийской стали. Длинные пепельные волосы помыли и расчесали, уложив светлым ореолом вокруг головы, руки скрестили на груди. Правая была затянута в латную перчатку, но левую прятать не стали, чтобы все могли видеть, какую боль она перенесла
Ее истинное имя.
Сан-Диор.
Небеса, мрачные, яростные и тяжелые как свинец, звенели в ответ, когда люди пропели ее имя, прощаясь. И в этом прощании не было радости, только горе и утрата, и, по правде говоря, никто из нас не знал, что теперь делать. Аарон де Косте стоял и наблюдал за похоронным обрядом с вершины дальней стены рядом со своим любимым Батистом, и все ужасные вещи, которые он совершил, висели между ними, как тень, скрывавшая лицо Никиты Дивока. Феба а Дуннсар произнесла надгробную речь, воздав Диор почести перед своим народом и воющими небесами. Но сердце ее разорвалось так сильно, что она выглядела почти как призрак, и оскверненная кровь продолжила течь и в ней, и во всех ее сородичах. А в шатре, завернутый в окровавленный саван, ждал похорон еще один ее возлюбленный.
А Габриэля нигде не было.
Мы не знаем, когда он уехал и попрощался ли с кем-нибудь. Мы знаем только, что, отправившись на его поиски, мы не смогли найти никаких следов, как не смогли найти и храброго Аржена среди лошадей горцев. Мы долго думали, не пуститься ли за ним в погоню.
Последняя лиат покачала головой и усмехнулась.
– А потом я передумала. Что касается меня, то мне было невыносимо присутствовать на ее похоронах. Лаклан а Крэг приподнял тяжелую посеребренную крышку пустого гроба Девы-Матери и положил в него Диор, чтобы она вечно хранилась там под надзором серафимов и их посеребренных мечей. Мы сидели внизу, глубоко под сводами гробницы Марин, по пояс в кровавой воде, и по лицу у нас текли кровавые слезы. Гимны Серебряного сестринства звучали для меня похоронной песней. Все молитвы и имена я едва разбирала. Святая. Дева Грааля. Красная Длань Бога. Но как ни назови, а для меня она была девушкой, о которой я заботилась. Девушкой, которую я подвела. Девушкой, имя которой мы шептали там, в этой ужасной тьме, когда сверху на нас мрачно взирали небеса, а внизу зиял ад.
Диор.
– О которой ты заботилась?
Слова прозвучали так, будто их выплюнули, а не произнесли. Габриэль, пошатываясь, поднялся над темной линией берега. Глаза у него горели пьяной яростью, кулаки были крепко сжаты.
– Заботилась?
Селин вздрогнула, когда он швырнул в нее пустую бутылку, и стекло разлетелось на сотни сверкающих осколков, разбившись о ее серебряную маску и мраморную кожу.
– Тебе всегда было НАПЛЕВАТЬ НА ВСЕХ, КРОМЕ СЕБЯ!
И с жутким ревом Габриэль бросился в реку, его длинные черные волосы развевались на ветру, рот распахнулся в злобном оскале. Он преодолел темные воды прежде, чем Жан-Франсуа успел закричать, и, налетев на сестру, повалил ее на камень. Сжав кулаки, ревя от бешенства, он ударил ее по лицу раз, другой, с такой яростью, что металлическая
Последняя лиат и последний угодник-среброносец напоминали дерущихся детей, которые молотят друг друга кулаками, пинаются, щиплются и плюются. Но в конце концов Селин удалось вонзить зубы в горло Габриэля. Брызнула и потекла кровь, и она глотала, глотала, ресницы у нее трепетали, дыхание стало прерывистым, губы кривились. А потом появились мечники, направив на Селин горящие головешки, так что ей пришлось отступить. Закричав от страха перед пламенем и отскочив назад, она забилась в самый темный угол, какой ей удалось найти. Жан-Франсуа почти не видел ее лица за завесой длинных черных волос и крови, только глаза, широко раскрытые и блестящие от ужаса.
– Не убивайте ее! – взревел он. – Среброносца верните назад, НЕМЕДЛЕННО!
Солдаты подчинились, помогая истекающему кровью, пьяному Габриэлю, зажавшему рукой разорванное горло, подняться на ноги. Заметив свою сестру, съежившуюся в тени, он обернулся и снова бросился на нее, но Дэлфин и пятеро его самых рослых людей остановили угодника.
– Лживая СУКА!
– Вероломный ТРУС!
– Клянусь, я увижу тебя мертвой! – взревел он, вырываясь из рук рабов, когда они оттащили его назад. – Слышишь, Селин? Клянусь Богом на небесах и дьяволом в аду, я расскажу им все, что знаю о тебе и твоих деяниях, просто чтобы посмотреть, как ты горишь!
– Так высока твоя цена? – крикнула она, сплевывая на пол его кровь и глядя на Жан-Франсуа. – О, не обманывайся, маленький маркиз! Мой брат продал бы тебе ключи от рая за бутылку, чтобы в ней утонуть, и за шлюху, чтобы ее выпить!
– Сдохни! – взревел Габриэль, протягивая к ней руки, пока его волокли по каменистому берегу. – Просто войди в эту реку, Селин, и пусть она смоет тебя в преисподнюю! Только на это ты и годишься! Только этого и стоишь! Ты же, сука, последняя из них, так что просто покончи со всем этим!
– И не собираюсь! Я камень, слышишь? Я – ГОРА!
– Уберите его отсюда! – взревел Жан-Франсуа. – Уберите!
Габриэль стал вырываться, сломав одному рабу руку, а другому челюсть, прежде чем они заставили его подчиниться. Дэлфин и полдюжины мечников вытащили последнего угодника-среброносца на берег, окровавленного, насквозь пропитанного вином и водой, и, подхватив под руки, поволокли по каменным плитам. Но сквозь мокрую завесу волос его взгляд не отрывался от сестры, по щеке каплями слез стекали два шрама, клыки обнажились в абсолютной ненависти.
Жан-Франсуа остался на берегу в звенящей тишине, сжимая в руках том. Мелина стояла рядом с осунувшимся бледным лицом. Откинув золотистый локон со своей безупречной щеки, историк уставился через воду на это существо, на эту девушку, на это чудовище. Она забилась в самый дальний и темный угол камеры, все еще дрожа от страха перед пламенем. Губы у нее были перепачканы кровью брата, спутанные темные волосы паутиной спадали на лицо, а черные глаза смотрели прямо на него.
Его голос отчетливо прозвучал в темноте: