Империя проклятых

Кристофф Джей

Он оглядел окрестности, охваченный благоговейным страхом и недоумением: разбитые надгробия, окровавленный ангел, мраморный фолиант, пять статуй, возвышающихся вокруг статуи Спасителя. Его красные от крови глаза горели в полумраке, и теперь они уставились на меня.

– Что это за место? – прошептал он.

Но я ничего не ответила, все мое тело напряглось, когда я услышала, как что-то движется в воде, там, в тени перед нами. Габриэль тоже услышал этот звук и выбрался из пруда, крепко сжав Пьющую Пепел в окровавленной руке. Его ведьма плоти встала рядом с ним.

Из тени, прихрамывая и тяжело дыша, выступила фигура, покрытая светлой шерстью, с которой капала морская вода и кровь. И, хотя мы слышали, как ему свернули

шею, он все равно стоял там, в темноте, сверкая одним глазом, не отрывая взгляда от закатной плясуньи.

– Милые Матушки-Луны… – прошептала Феба, едва дыша.

Она сделала шаг вперед, бледная и совершенно сбитая с толку.

– Коннор?

VI. Безупречное мгновенье

– По глазам мы увидели, как разбилось его сердце, когда она произнесла это имя.

Селин наблюдала за братом, глядя на него через бурлящую воду, сжав зубы за серебряной решеткой. Жан-Франсуа тоже искоса взглянул на Габриэля. Даже Мелина и юный Дарио посмотрели на него, и в глазах у них мелькнуло некое подобие жалости. Но последний угодник молча взирал на пустую бутылку у себя в руке, барабаня пальцами по стеклу.

– Голос закатной плясуньи дрожал, пока она, шатаясь, шла к зверю, – продолжила Селин. – И, словно освободившись от какой-то ужасной удавки, которая долго сжимала его горло, волк прыгнул вперед, издав нечто среднее между воем и криком. Они бросились друг к другу одновременно, крепко обнявшись. Ведьма плоти опустилась на колени и крепко прижала волка к груди. Вот вам и ключ к разгадке тайны, откуда у Лилид взялась кровь закатных плясунов, которая помогала завоеваниям ее брата, – из принца, украденного из своего дома в Высокогорье. По перепачканным щекам Фебы катились слезы, и голосом, хриплым от радости и горя, она возносила благодарственные молитвы. Он не мог говорить, но радость Коннора от воссоединения с женой светилась в его голубом глазу и вырывалась рокочущим рычанием из груди. И хотя вернуться в прежнее обличье он сможет только когда опустятся сумерки, эти несколько часов после столь долгой разлуки казались им сущей ерундой. И тогда ничто не помешает Коннору заключить свою жену в объятия. Потому что он – муж Фебы а Дуннсар.

Ее муж.

Мы видели, как потемнели серые глаза Габриэля от этой мысли, и подкатил комок к горлу, который он отчаянно пытался сглотнуть. Феба взглянула на него, и в ее сияющих золотом глазах, теперь полных слез, мы увидели ту же пронзительную боль. Некогда утраченное нашлось. А недавно обретенное теперь потерялось. И эта невысказанная мысль повисла между ними – это был разрыв, холодный, как сталь, и болезненный, как рана, нанесенная зазубренным клинком. Габриэль отвернулся, стиснув зубы, и сосредоточился на девушке в своих объятиях, на крошечном, бьющемся, истекающем кровью сердце его мира. Ведь ему пришлось перевернуть небо и землю, переплыть океан крови, сразиться с легионами дьявола, чтобы вернуться к ней.

Ведь, в конце концов, если с ней все в порядке, значит, вообще все в порядке.

– Он п-помог нам. – Рейн посмотрела на огромного окровавленного волка, и ее разноцветные глаза остановились на его единственном, голубом. – Он спас нас. Не знаю почему.

– Неважно, – пробормотал Габриэль, целуя Грааль в лоб. – Важно, что ты теперь в безопасности.

– Я тебя поранила. – Диор сморщилась, прикоснувшись к его порванной щеке. – Прости.

– Все в порядке, милая, успокойся, – прошептал он, убирая с ее лица окровавленные волосы. – Тебе не за что извиняться.

Это я причинил тебе боль. И хотя всех извинений мира будет мало, но я все равно принесу их тебе. Прости меня, Диор.

– За что? – Она покачала головой. – Ты же сдержал обещание. Не бросил меня.

– И никогда не брошу, – поклялся он, и глаза его заблестели от слез. – Я так горжусь тобой.

– Merci, – прошептала она, уже плача. – Папа.

А затем они снова крепко обнялись, прильнув друг к другу посреди всей этой тьмы и всего этого холода, – такие теплые, такие милые и светлые. Ибо Святой Грааль был в безопасности. Пророчество явило себя полностью. Мы могли покончить с мертводнем. И показалось, что в мире все в порядке. Битва наверху стихла. Буря затаила дыхание. И на один краткий миг исчезла боль, но появилась радость. Убралась восвояси смерть, но ее место заняла надежда. Не было никакого рая, он был здесь и сейчас. Одно восхитительное, безупречное мгновенье, ради которого стоило пожертвовать чем угодно, если бы история на этом закончилась. Но знаешь, историк, хотя такие мгновения и жизнь далеки друг от друга, как рассвет и закат, у них все же есть кое-что общее.

Жан-Франсуа вопросительно приподнял бровь.

– Они недолговечны, – пробормотал Габриэль.

– Рука Диор была искалечена и окровавлена, – снова заговорила Селин, – ткань, которой Габриэль перевязал ее, уже пропиталась красным. Вид у нее был бледный и хрупкий. Шок начал отступать, и Рейн взяла ее за здоровую руку. Но тем не менее Диор взглянула на меня, и на лицо ей набежала тень, ставшая глубже, когда она снова посмотрела на моего брата, на статуи вокруг и на возвышающегося Спасителя.

– Ты видишь?

Этот шепот повис в воздухе, тяжелый, как вечность. К нам в тишину подземья просачивались звуки битвы в городе, дикий рев волынок, ритмичное пение. Наша обильно политая кровью победа звенела среди руин мечты Девятимечной. Песнь бури теперь казалась далекой, хотя сердитый раскат грома все же отражался эхом от стен. Габриэль теперь по-настоящему оглядел склеп, в котором мы все застыли. Пять фигур в старинных одеяниях жрецов с разверзнутыми в страдании клыкастыми ртами собрались вокруг одной. Лицо моего брата побледнело, когда он увидел, что у каждого на шее висел собственный символ – волки-близнецы, розы и змеи, медведь и расколотый щит, два черепа и наконец бледный ворон в полете. Взглянув в лицо этой последней фигуры, он прошептал в темноту имя:

– Фабьен.

Это был он. Воссозданный скульптором, но все же безошибочно узнаваемый. Юноша, неистовый и дерзкий, прекрасный даже в своем темном ужасе. И тогда Габриэль произнес цитату из Священного Писания, которую знает каждый ребенок в Элидэне. Книга плача.

– И небеса стали красными, как кровь сердца, и буря расколола небо, и дождь был подобен слезам всего крылатого воинства падших. И жрецы фальшивых богов и нарушенных заветов, пересчитав все пальцы на пылающей руке ада, застыли в мрачном изумлении.

– Пять п-пальцев. – Диор сглотнула, переводя взгляд с пятен крови на ее коже на рыдающие фигуры под колесом Спасителя. – Пять жрецов.

– Пять линий крови, – понял Габриэль.

– Благие Матери-Луны… – прошептала Феба, поднимаясь на ноги.

– И тогда Спаситель поднял взор к престолу своего Отца Вседержителя, – продолжила Диор, поворачиваясь ко мне, – и сердце его окрасило кости земли, и голосом, подобным грому, он воскликнул…

– В крови этой да обрящут они жизнь вечную, – прошептал Габриэль.